"Во-первых, поджечь их синагоги и школы, а что не сгорит, сровнять с землёй, чтобы ни камня, ни пепла не осталось. И это нужно делать во славу нашего Господа и христианства, если мы и впрямь христиане.

Во-вторых, нужно разорить и разрушить их дома, тогда им негде будет укрыться, они будут изнаны, как изгнаны из школ. Пусть поживут на чердаке и в хлеву, как цыгане, тогда они узнают, что не хозяева на нашей земле, как они похваляются.

В-третьих, схватить всех их книжников и талмудистов, пусть в темницах себе лгут, проклинают и богохульствуют.

В-четвёртых, запретить их раввинам под страхом смерти учить народ.

В-пятых, полностью лишить евреев охраны и выделения им улиц.

В-шестых, запретить им ростовщичество и отнять наличность и ценности из серебра и золота, пусть это станет предупреждением.

В-седьмых, дать в руки каждому молодому, сильному еврею и еврейке цеп, топор, лопату, прялку, веретено и заставить их в поте лица добывать хлеб свой..."

Таким образом, от теологической аргументации Лютер переходит к практическим рекомендациям. Он не призывает к уничтожению евреев, но советует уничтожить их образ жизни. В пору Реформации Лютер был не единственным "преобразователем" еврейского уклада. За пять лет до него страссбургский реформатор бывший монах-доминиканец Мартин Буцер советовал ландграфу Гессенскому принудить евреев, ведущих денежные дела, заниматься тяжким физическим трудом: они должны работать в каменоломнях, лесорубами, углекопами, трубочистами, убирать падаль и чистить отхожие места. Хотя Лютер часто упрекал Буцера в отступничестве и непостоянстве, он явно опирался на этот документ, когда сочинял свои рекомендации.

Изменение отношения Лютера к евреям связано и с теми переменами, которые произошли с ним в последний период его жизни, когда он пересмотрел многие свои позиции. Крестьянская война его "сломала". В одном из писем есть такое признание: "Я доныне думал, что можно управлять людьми по Евангелию... Но теперь (после восстания) я понял, что люди презирают Евангелие; чтобы ими управлять, нужен государственный закон, меч и насилие". Лютеранство рассматривало мирскую деятельность человека как служение Богу. Католики, призывая служить Господу, убеждали в необходимости отвернуться от земного. Лютер утверждал противоположное: не в бегстве от мира, а в земной жизни человек должен искать спасения, но для этого его жизнь должна быть нравственной. Само по себе это - прекрасное утверждение, но что считать нравственным?

Специфически немецкие понятия долга (Pflicht) и нравственности (Sittlichkeit) не поддаются точному переводу на другой, в том числе и русский язык. Добросовестно исполненный долг (Pflicht) - это и есть, согласно Лютеру, добродетель (Sittlichkeit). Долг немца, учит Лютер, есть послушание, в нём - добродетель, а сама добродетель, по Лютеру, и есть благодать Божия. Такова была мораль, которую он завещал немцам, и которой они следовали несколько веков.

"Протестантство оказало самое благое влияние, способствуя той чистоте нравов и той строгости в исполнении долга, которую мы обычно называем моралью", - свидетельствует Гейне. Ницше же видит негативные последствия лютеровской Реформации в обмелении европейского духа. "Одобродушивание (Vergutmьtigung) изрядно продвинулось вперёд", но оборотной стороной этого одобродушивания стало плебейство духа, по мнению философа.

Внутренней свободе, о которой Лютер говорил поначалу, он с годами противопоставил непоколебимый порядок вещей, установленный в мире Богом. Долг послушания выходит на первый план, христианин должен быть покорным и преданным подданным. В обмен на заповеди блаженства и царства Господа внутри человека Реформатор внушал немцам безусловную покорность государю, существующим законам, соблюдение порядка. Позиция Лютера однозначна: народ нужно держать в узде. Вот откуда растет знаменитый немецкий Ordnung! Бунтовщик превращается в апостола послушания, повиновения, покорности. Со времен Лютера послушание стало национальной добродетелью: от правителей к пасторам, от пасторов к пастве существует неразрывная связь. Дух Реформации радикально повлиял на образ жизни и образ мысли немцев.

Проходит 250 лет, и великий немецкий философ Иммануил Кант записывает: "Среди всех цивилизованных народов немцы легче и проще всех поддаются управлению; они противники новшеств и сопротивления установленному порядку вещей".

Французская писательница мадам де Сталь, хотя и была настроена пронемецки, тоже писала, что "современные немцы лишены того, что можно назвать силой характера. Как частные лица, отцы семейства, администраторы, они обладают добродетелью и цельностью натуры, но их непринужденная и искренняя готовность служить власти ранит сердце..." Она говорила об их "почтении к власти и умилении страхом, превращающим это почтение в восхищение". Почтение к власти, переходящее в восхищение - сказано метко и сильно. Тот, кто читал роман Генриха Манна "Верноподданный", поймёт, что имела в виду французская писательница. Она подметила эту черту - верноподданичество - в начале ХIХ века. Генрих Манн написал роман в 1914 году, т.е. спустя столетие. Как видите, лютеровский завет продолжал действовать.

Никто не может сравниться с ним по степени воздействия на чувства и сознание немцев. Ни одна личность не оставила в Германии столь глубокого следа, как он. Причём любопытно, что с течением времени это влияние еще больше возрастало. Если верить Томасу Манну, а у нас нет основания не доверять ему, немецкая интеллигенция вплоть до первой мировой войны воспитывалась на Лютере. Как у всякой медали, и у этой оказалось две стороны. В условиях нацизма удушающие требования подчинения, долга связали руки значительной части немецкой культурной элиты. Один человек оставил на века свою печать на народе, но какой это был человек! За все приходится платить. И немцы заплатили, но от Лютера не отреклись.

Лютер дал своему народу главное - язык. Он дал его вместе с Библией, над переводом которой работал долгих двенадцать лет. В крепости Вартбург , в комнате, где Лютер приступил к этому неподъёмному труду, еще сегодня показывают на стене коричневое пятно. Говорят, что во время работы Лютеру явился дьявол, и он запустил в него чернильницей. Возможно, это видение было воплощением дьявольской трудности, с которой он сталкивался как переводчик. Но скорее всего ему и впрямь привиделся нечистый, мучил, искушал, соблазнял. Лютер верил в нечистую силу, боялся её, как большинство нижнесаксонских крестьян. Ведь он происходил из семьи рудокопов, а рудокопы - народ суеверный. Но и сам дьявол не мог остановить этого человека, который принадлежал к тому грубо-кряжистому мужественному племени, среди которого христианство пришлось внедрять огнём и мечом, но, уверовав, они за свою веру стояли насмерть и готовы были других жечь (сжёг же Кальвин за расхождения в трактовке христианских таинств учёного реформатора Сервета!) Непреклонность и упорство - характерные черты этих людей.

В сочетании с гениальностью они помогли Лютеру в свершении и этого подвига - перевода Библии. Мне довелось в университетской библиотеке Вроцлава (некогда Бреслау) за железными дверями книгохранилища увидеть первое издание немецкой Библии - книгу в серой коже, с металлическими застежками: "Ветхий завет на немецком. М.Лютер. Виттенберг". Книгу иллюстрировал друг Лютера художник Лукас Кранах-старший. Он тоже жил и работал в Виттенберге. Сохранился графический портрет молодого Лютера его работы, в ту пору худого и стройного, и писанный маслом портрет его матери, Маргариты, измученной тяжким трудом крестьянки.

Работая над переводом Библии, Лютер обнаружил поразительное чувство языка. Гейне признаётся, что для него остаётся загадкой, как возник тот язык, который мы находим в лютеровой Библии. Он уверен лишь в том, что в течение нескольких лет язык этот распространился по всей Германии и возвысился до всеобщего литературного языка. "Все выражения и обороты, принятые в Библии Лютера, - немецкие, и писатель всё ещё может употреблять их и в наше время", - свидетельствует Гейне. Шедевром немецкой прозы называет лютерову Библию Ницше, упирая на то, что это шедевр величайшего немецкого проповедника: "Она вросла в немецкие сердца".

Лютер сам себя наставлял учиться родному языку "у матери в доме, у детей на улице, у простолюдина на рынке и смотреть им в рот, как они говорят, и сообразно с этим переводить, тогда они уразумеют и заметят, что с ними говорят по-немецки". Народное красноречие явственно и в его проповедях, посланиях и памфлетах. В полемических писаниях он не избегает плебейской грубости, которая может одновременно и отталкивать, и привлекать. Манеру Лютера нанизывать и громоздить обвинения против своих врагов Ницше называет "болтливостью гнева". Наблюдая, как этот мужицкий апостол забрасывает противников словесными глыбами, Гейне называет его религиозным Дантоном. Впрочем, громовое красноречие Лютера заставляет вспомнить и Саванаролу.

Опираясь на традицию народных песен, Лютер создавал религиозные гимны и псалмы. Он любил музыку, и песни его были мелодичны. Он сочинил лютеранский церковный гимн "Наш Бог - нерушимая крепость", который называют Марсельезой Реформации. Вступая в Вормс со своими спутниками в 1521 году, он пел с ними эту боевую песню:

Господь - наш истинный оплот,

Оружье и твердыня,

Господь нас вызволит, спасёт

В беде, грозящей ныне.

Роль Лютера в развитии немецкого языка можно уподобить роли Ломоносова и Пушкина в России. Томас Манн поставил его имя рядом с именем Гёте, называя обоих великими творцами языка. Третьим столпом он назвал Ницше.
Лютер - фигура сложная, неоднозначная. Это отмечал Генрих Гейне, пытаясь определить значение Лютера для немцев, для истории. Он исходил из того, что Лютер - не только самая значительная, но и самая немецкая фигура в истории Германии, что в его натуре грандиозно сочетались все добродетели и все недостатки немцев. Гейне глубоко постиг и точно обрисовал двойственный, амбивалентный характер лютеровой натуры: "Он обладал качествами, сочетание которых крайне редко и которые обыкновенно представляются нам враждебно противоположными. Он был одновременно мечтательным мистиком и человеком практического действия. У его мыслей были не только крылья, но и руки. Он говорил и действовал. Это был не только язык, но и меч своего времени. Это был одновременно и холодный, схоластический буквоед и восторженный, упоённый Божеством пророк. ...Этот человек, который мог ругаться, как торговка рыбой, бывал и мягким, как нежная девушка. Временами он неистовствовал, как буря, вырывающая с корнем дубы, потом вновь становился кротким. Он был исполнен трепетнейшего страха Божьего, полон самопожертвования во славу Святого Духа. Он способен был погрузиться в область чистой духовности; и, однако, он очень хорошо знал прелести жизни сей и умел их ценить, и с уст его слетело чудесное изречение: - Кто к вину, женщинам и песням не тянется, на всю жизнь дураком останется... В нём было нечто первозданное, непостижимое, чудодейственное, что мы встречаем у всех избранников, нечто наивно-ужасное, нечто нескладно-умное, нечто возвышенно-ограниченное, нечто неодолимо- демоническое".

Немецкий еврей Гейне связывает с деяниями Лютера начало новой эпохи в Германии: Реформация нанесла смертельный удар по феодальной системе. Лютер отделил церковь от государства. По мере падения авторитета церкви вопрос об обращении евреев тоже терял свою остроту. И хотя Гейне крещение принял, он явно испытывал к Лютеру благодарное чувство. Нигде и никогда не упоминает он о юдофобии отца Реформации. Между тем, в двухтомной "Истории антисемитизма" Льва Полякова (перевод на русский язык появился в 1997 году) Лютеру отведено "почётное" место. В глазах современного еврейства он - враг.

Предполагать, что Гейне не были известны антиеврейские памфлеты Лютера, смешно. Он знал о них, хотя в середине ХIХ века их не цитировали. Они вообще не имели широкого хождения ни в ХVII, ни в ХVIII вв. Скорее всего он их не читал, как не читал он, думается мне, "Аугсбургское вероисповедание", ему вполне хватало лютеровых "Застольных бесед". Любопытно наблюдать, как Гейне в статьях 1834 года, образовавших книгу "К истории религии и философии Германии", идентифицирует себя с немцами. "Мы, немцы, - пишет Гейне, - сильнейший и умнейший народ. Наши царствующие роды восседают на всех европейских престолах, наши Ротшильды господствуют на биржах всего мира, наши ученые верховенствуют во всех науках..." Обратите внимание на эти строки. Всё это плоды еврейской эмансипации. Ротшильды у Гейне в одном ряду с Гогенцоллернами, и для себя поэт тоже находит место в германском строю. Хоть он находится в Париже, он не отделяет себя от Германии, и потому в его устах совершенно естественно звучат признания, касающиеся Лютера: "Нам не пристало жаловаться на ограниченность его взглядов. ...Ещё менее пристало нам изрекать суровый приговор о его недостатках; эти недостатки принесли нам больше пользы, чем добродетели тысячи других". В 30-е годы ХIХ столетия еврей Гейне мог отпустить Лютеру его грехи. Спустя сто с лишним лет сделать это уже невозможно. Наш исторический опыт, память о Холокосте не позволяют.

Мне довелось штудировать труд раввина д-ра Райнхарда Левина "Отношение Лютера к евреям". Книга вышла в Берлине в 1911 году. Автор завершает её такими словами: "Семена ненависти к евреям, которые он посеял, дали при его жизни очень слабые всходы. Но они не исчезли бесследно, напротив, они прорастали, спустя столетия; и всегда каждый, кто по каким-либо мотивам выступал против евреев, был уверен, что имеет право торжественно ссылаться на Лютера". Почтенный доктор имел в виду Т.Фриша, который в своём "Катехизисе антисемита" (1887) щедро цитировал поздние памфлеты Лютера.

В 1920-е годы антиеврейские писания Лютера использовал паталогический антисемит Гитлер, а двумя десятилетиями позже его именем нацисты станут оправдывать свои зверства против еврейского народа. Во время Нюрнбергского процесса в апреле 1946 года был заслушан нацистский преступник Юлиус Штрайхер, редактор скандальной антисемитской газеты "Штюрмер", которую Гитлер прочитывал от корки до корки. Вот что он заявил суду: "Сегодня на моём месте на скамье подсудимых мог бы сидеть Мартин Лютер, если бы суду было представлено его сочинение "О евреях и их лжи".

Нацисты охотно прикрывались авторитетом Лютера. Они извлекли из его наследия то, что было им выгодно, закрыв глаза на остальное, противоречившее их идеологии. Геббельс подчёркивал, что они следуют за Лютером в своих оценках евреев, почти ничего к ним не добавляя. Геббельс привычно лгал, ибо Лютер не призывал к убийству евреев, но нацисты действительно использовали антиеврейские сочинения Реформатора как обоснование своих преступных действий.

Вы помните, когда произошёл всегерманский погром, когда запылали синагоги по всей Германии? 10 ноября 1938 года - в день рождения Мартина Лютера. Такой вот "подарок" приготовили "благодарные наци" великому реформатору. Один из отцов церкви, поддержавший "новый порядок", Мартин Зассе, епископ Тюрингии, обращаясь к пастве с памфлетом "Мартин Лютер о евреях: вон их!" (вышел стотысячным тиражом), радостно приветствовал "эту акцию, которой увенчалась Богом благословенная борьба нашего фюрера за полное освобождение нашего народа. В эти часы должен быть слышен голос немецкого пророка ХVI века, - продолжает он, - который начал по неведению как друг евреев, но затем, движимый своим знанием, опытом и побуждаемый реальностью, стал величайшим антисемитом своего времени, предостерёгшим свой народ против евреев". Тёзка Реформатора, пособник нацистов, прощает Лютеру грех молодости: по неведению, дескать, отнёсся к евреям по-человечески, зато впоследствии полностью искупил грех, теперь он наш.

Антиеврейские советы Лютера долго дожидались своего часа. При Гитлере они были претворены в жизнь. Плох тот ученик, который не мечтает превзойти учителя. Нацисты же превзошли. Лютер не распространял свои советы на крещёных евреев. Они считались интегрированными в христианское общество. Нацисты не признавали силы крещения, они следовали своим расовым теориям, которые были возведены в закон (Нюрнбергские законы 1935 года). Сейчас апологеты Лютера доказывают, что его юдофобия имела религиозную основу, была проявлением традиционного средневекового мировоззрения. И это так. Он был далёк от расовых теорий, составляющих основу современного антисемитизма. И это тоже правда. И всё же нельзя не заметить, что различие между юдофобией Лютера и антисемитизмом нацистов не столь уж велико.

В 1946 году известный немецкий философ Карл Ясперс принимал в Гейдельберге молодого американского писателя. Тот пытался говорить о немецком прошлом, упомянул , было, Гёте, Лессинга, но Ясперс прервал его: "Оставьте, этот чёрт давно сидит в нас. Хотите взглянуть на источник? - И обернувшись к полке, он снял книжку Лютера "О евреях и их лжи". - Вот он! Здесь уже вся программа гитлеровского периода. Что Гитлер делал, то Лютер советовал, разве что кроме убийств в газовых камерах" .

Отвратительный портрет еврея, который создал Лютер, несомненно, повлиял на общественное мнение, поддерживая если не ненависть, то неприязнь к евреям в немецкой среде. Об истории и исторических личностях не говорят в сослагательном наклонении, но если бы Лютеру довелось узнать всю правду о Холокосте или хотя бы прочитать "Чёрную книгу", составленную Василием Гроссманом и Ильёй Эренбургом, то он до смертного часа покаянно бы повторял: "Mea culpa, mea maxima culpa!" (слова из молитвы - Мой грех, мой великий грех!) и, быть может, отрёкся бы от своих "советов"...

В 1983 году Германия отметила пятисотлетие со дня рождения Лютера. Юбилей этот был непохож на другие: ни шумных торжеств, ни новых памятников. И всё из-за отношения юбиляра к евреям. Немцы не могут гордиться и славить Лютера после Холокоста, как славил его Генрих Гейне. Он оказался запятнан. Как быть с национальным гением? Неужто отдать его нацистам? Спустя два года после юбилея вышел из печати толстенный том статей "Мартин Лютер и евреи - Евреи и Мартин Лютер". Его предваряет вступительное слово Иоханнеса Рау. Похоже, это его речь на юбилейном собрании. Читая "Слово", почти физически ощущаешь, как мучительно немцам касаться столь непростой темы. Немалое мужество нужно иметь, чтобы публично оглашать эту неприятную, если не сказать постыдную, страницу родной истории, куда легче промолчать, перелистнуть или, как здесь говорят, сунуть её под ковёр.

"Сегодня мы должны сказать, хотя нам невыносимо это слышать, что у Аушвица есть христианская предыстория, - говорит Рау. - Мы не можем после Аушвица не думать о том, что евреи умирали не только от ядовитых газов в его камерах, но также из-за антисемитского ядовитого облака, которому уже сотни лет". Сотни лет ждали евреи этого слова.

Когда Вилли Бранд встал на колени на месте бывшего варшавского гетто, он каялся и просил простить не нацистов, а немецкий народ, а стало быть, и Мартина Лютера. Зная, кем был Лютер, и каков он был, никто не вправе проклинать его и предавать суду истории, но дать честную оценку его заблуждениям необходимо. Столь же важно восстановить историческую справедливость по отношению к евреям. К этому призвал Иоханнес Рау, ссылаясь на пример немецкого теолога Карла Барта, который сразу встал в оппозицию к Гитлеру, эмигрировал в Швейцарию в 1935 году, а в 1945 году сформулировал свои тезисы о коллективной вине немцев. Рау напомнил напутствие Барта тому, кто в наши дни продирается сквозь тернии своей истории. Сегодня нужно открыто сказать: еврей - естественный исторический памятник любви и верности Божьей, конкретное воплощение Его избранничества и милости, живой комментарий к Ветхому Завету и к тому же единственное убедительное, помимо Библии, свидетельство о Боге. "Чему мы хотели бы его учить, чего бы он уже не знал, чему, скорее, мы должны были бы у него учиться?!" Рау согласен с подходом Барта. Без пересмотра и переоценки несправедливого лютерова и собственного отношения к евреям невозможен еврейско-христианский диалог, который только-только начинается.

А действительно ли он так необходим немцам, этот диалог с евреями? Ответом сомневающимся может служить маленькая, но весьма существенная деталь из разговора Фридриха Великого с Вольтером, которую так к месту напомнил Иоханнес Рау: "Приведите мне хоть одно доказательство существования Бога!" - потребовал прусский король. "Ваше величество, евреи", - ответствовал французский философ. Исчерпывающий ответ, не так ли?