Администратор
Сообщений: 5588  C нами с 01 Июня 2006
Откуда: Израиль
Статус: Отсутствует
| На сей раз мне хотелось бы прочитать с любознательным читателем рассказ из Вавилонского Талмуда, в коем известный талмудический герой впервые открывает для себя сущность человеческой природы и оказывается тем немало потрясен. Человеческая природа нередко вызывает недоумение у любого человека – как у мудреца, так и у простеца, – хотя, надо полагать, они по-разному приходят к ее пониманию. Посему, прежде чем познакомиться с нашим героем, нам тоже следует обсудить особенности человеческой натуры, согласно восприятию мудрецов Талмуда.
Исходной предпосылкой в талмудической концепции человека является склонность к греху. В отличие от многих христианских мыслителей и благочестивого автора книги «Тания», они не представляли себе человека, напрочь лишенного склонности к греху или же полностью нейтрализовавшего ее в себе. Человеку следует пребывать в постоянном поединке с греховными помыслами, и он способен одерживать в нем победы, но на длинном жизненном пути не избежать и поражений. Подобное представление хорошо сочетается с антропологической концепцией талмудических мудрецов. Склонность к греху считается неотъемлемой частью человека, с коей он приходит в этот мир; эта часть называется йецер, букв. «сотворенное». Этот термин талмудической антропологии обозначает наклонности человека, его иррациональное инстинктивное начало, имеющее субстанциальную природу и обитающее в сердце. В ранних текстах талмудической литературы, все еще отдающих дань библейскому антропологическому холизму, нет дифференциации между видами йецера, и лишь впоследствии появляется йецер га-тов, рациональное влечение к добру, и йецер га-ра, или просто йецер, дурной инстинкт, иррациональное влечение к злу. Дурной инстинкт, в общем-то, не так уж и зол сам по себе, но, являясь иррациональным импульсом, он толкает человека на путь легко обретаемых наслаждений, подвергая его жизнь опасности.
Пожалуй, одно из самых показательных пояснений к природе дурного инстинкта – это Авот де рабби Натан (версия А, гл. 16), где в качестве глоссы к афоризму рабби Йегошуа из трактата Авот (2:11): «Дурной глаз, дурной йецер и человеконенавистничество изводят человека из мира» – приводится следующее изображение борьбы двух начал за власть над человеческим существом:
«Дурной йецер. На тринадцать лет злой йецер старше доброго, ведь он рождается вместе с человеком. Этот человек нарушает субботы, и никто не препятствует ему; он убивает людей, и никто не препятствует ему; он идет на грешное дело, и никто не препятствует ему. По истечении тринадцати лет рождается добрый йецер. Когда человек оскверняет субботу, он говорит ему: Пустой человек! Ведь сказано (Исх 31:14): «Кто осквернит ее, тот да будет предан смерти». Когда человек убивает человека, он говорит ему: Пустой человек! Ведь сказано (Быт 9:6): «Кто прольет кровь человеческую, того кровь прольется рукою человека». Когда человек идет на грешное дело, он говорит ему: Пустой человек! Ведь сказано (Лев 20:10): «Да будут преданы смерти и прелюбодей, и прелюбодейка».
Когда человек разгорячается и идет развратничать, все члены послушны ему, потому что дурной йецер царствует над всеми 248 его членами; когда он идет исполнять заповедь, все члены его начинают лениться, ибо дурной йецер, что внутри него, царствует над 248 его членами, а добрый йецер подобен узнику в темнице, как сказано (Еккл. 4:14): «Ибо тот из темницы выйдет на царство», – разумеется, добрый йецер.»
Итак, в новорожденном нет доброго начала, поскольку он все еще импульсивен, а не рационален. Его поступками руководит инстинкт, а не разум, и потому дети столь часто вредят себе. И отсюда, возможно, проистекает представление о необходимости родительской опеки. Все то время, что человек юн, два инстинкта борются в нем за право власть над его поступками, и силы их неравны, ведь дурной инстинкт владеет телом с рождения и оно привыкло подчиняться ему. Добрый инстинкт, наше бедное ratio, новый пришелец в царстве дурного инстинкта, оказавшийся в нем в самый разгар непростого периода взросления, с немалым трудом завоевывает свои позиции. Добрый инстинкт обладает мудростью, и потому есть надежда, что со временем он победит. Но, скорее всего, это произойдет после долгой и изнурительной борьбы, когда прежний властитель ослабнет, а новый окрепнет.
Дурной инстинкт толкает человека к полной реализации желаний своего тела – и потому ему любезен блуд, и насилие, и все, что позволяет человеку ощутить свое тело живым и довлеющим. Доброму достаточно соблюдения заповедей. Идеалом же религиозной жизни является не подавление дурного инстинкта добрым, а достижение между ними мирного договора – пакта о ненападении и сотрудничестве, когда человек будет служить Всевышнему «обоими инстинктами, что в сердце его» (Мишна, Брахот, 9:5).
Те, кому утомительна мысль о постоянных военных действиях, могут утешить себя тем, что поединок должен сойти на нет в эсхатологическую эпоху, в результате радикального изменения человеческой природы. По крайней мере, это нам обещает Вавилонский Талмуд в пассаже, расположенном вблизи интересующего нас рассказа (Таанит, 52а):
«Сказал рабби Йегуда: В грядущем приведет Святой, благословен Он, йецер га-ра и уничтожит его пред лицом и праведников, и злодеев.
Праведники увидят его подобным великой горе, а злодеям он представится подобным волоску.
И те будут рыдать, и эти заплачут.
Праведники будут рыдать, говоря: Как мы могли преодолеть эту гору великую?
Злодеи будут рыдать, говоря: Как мы могли не преодолеть эту препону, что подобна волоску?
И сам Святой, благословен Он, поразится, на них глядя, как сказано: «Так говорит Господь Саваоф: если это в глазах оставшегося народа покажется дивным во дни сии, то дивно оно и в Моих очах! говорит Г-сподь Ц-ваот» (Зах 8:6).»
Итак, в эсхатологическую эпоху дуализм человеческого существа будет преодолен, восставшие из мертвых поначалу ощутят в себе знакомые им по прежней жизни антагонистические компоненты, но вскоре Творец извлечет дурное начало из их тел и явит его их взорам в истинном размере. И тут нас ожидает сюрприз: дурное начало праведных людей окажется огромного размера, так что сам факт победы над подобным монстром покажется неожиданным и удивительным. Злодеи же обнаружат, что их дурное начало было столь слабо изначально и победа была столь возможна, и слезы разочарования подступят к их глазам. Значит ли это, что праведный человек – потенциальный злодей, преодолевший свое гипертрофированное дурное начало, а злодей, будучи почти праведным изначально, то есть обладая крохотным дурным инстинктом, в результате уступает ему?
А теперь, после того как мы с должной обстоятельностью обсудили концепцию дурного инстинкта в талмудической литературе, настало время представить вам Абайе, аморая четвертого поколения (278-338 гг.), жившего в Вавилонии, как тогда называли Сасанидскую Персию. Абайе был одним из виднейших вавилонских мудрецов, который вместе со своим соратником и оппонентом Рабой определил развитие талмудической учености, приведшей к созданию Вавилонского Талмуда. Абайе, то есть «отцовский», это его прозвище, настоящее же его имя – Нахмани. Он в раннем детстве остался круглым сиротой, в молодости был беден, и ему приходилось сочетать изучение Торы с тяжелой работой. В зрелом возрасте он был избран главой академии в Пумбедите. Интересующая нас история произошла, по-видимому, когда наш герой был еще безвестен и молод. Хотя сам рассказ ничего не сообщает о периоде жизни героя, но именно возрастом, видимо, можно объяснить максимализм его поступков и готовность поддаться искушению. В этом рассказе герой окажется в ситуации сомнительной, в чем следует видеть известную тенденцию талмудического рассказа не идеализировать своего героя, а извлекать урок из его проступков, не покрывая и не замалчивая их. Абайе, рассуждая о природе дурного инстинкта, замечает: «И у учеников мудрецов он развит более, чем у всех». После этих слов редактор Талмуда приводит рассказ, из которого становится понятно, как Абайе сделал подобное наблюдение.
«На что это похоже? На происшедшее с Абайе, который однажды услышал, как один мужчина сказал одной женщине: Встретимся поутру и пойдем по дороге.
Сказал Абайе: Пойду и я не дам совершиться запретному!
И ходил за ними [по пятам] три парсанга вдоль озера.
А когда они расставались, то услышал, как они говорили друг другу:
Путь наш был длинен, а содружество наше было приятным.
Сказал Абайе: Если бы тот, кого я ныне ненавижу, был бы на их месте, то не вызволил бы я душу свою.
Пошел и обрек себя пребывать на том месте в страдании.
Пришел к нему некий старец и так его поучал: Всякий, кто превосходит ближнего своего, имеет дурной инстинкт, каковой тоже превосходен над иным.
(Вавилонский Талмуд, Сукка, 42 а)»
Итак, наш герой случайно оказывается свидетелем разговора, не предназначенного для посторонних ушей. Некий мужчина приглашает некую женщину совершить с ним прогулку, причем для этого им надо встретиться рано утром, когда люди все еще спят. Несомненно, встреча эта скрывается от окружающих. Наш герой заключает из этого, что между мужчиной и женщиной может произойти нечто запретное, а именно – прелюбодеяние. Возможно, эта женщина замужем. Возможно также, что речь идет о двух молодых влюбленных, которые стремятся к уединению, чтобы дать выход юношеской страсти. Последнее в категорию запретного, строго говоря, не попадает, но респектабельным действием, с точки зрения традиционной морали, тоже не является. Рассказчик не сообщает нам подробностей об этих заговорщиках, ограничиваясь тем, что, с точки зрения Абайе, их совместная прогулка чревата совершением греха.
Абайе заставляет себя пробудиться в неурочный час и незамеченным отправляется вослед таинственной паре. Рассказчик сообщает, что прогулка происходила в месте заболоченном (арамейское слово агама я перевел как «озеро», но оно может означать и «болото», «топь»), где людей обычно не бывает, а немногие путники передвигаются с трудом. Внимание пары путников, по-видимому, почти полностью поглощено беседой, а также трудностями дороги, и потому, видимо, Абайе остался незамеченным. Влекомый стремлением во что бы то ни стало предотвратить совершение греха, Абайе терпеливо шагает по топи, пока романтическая прогулка мужчины и женщины не подходит к концу. Расставаясь, они обмениваются учтивыми словами прощания. Один из них (автору, погрязшему, вероятно, в гендерных предрассудках, хотелось бы думать, что то был мужчина) произносит хорошо сформулированную фразу, в коей указывает на тяготы пути, столь счастливо скомпенсированные приятным обществом. Все долгое время, что продолжалась прогулка, наши герои были заняты только беседой. Они ушли от общества людей, чтобы никто ни смог помешать их общению. Мужчина и женщина были друзьями, а не любовниками. И если в их сердцах и были какие-то иные чувства, кроме дружеских, то им не было дано никакого выражения. И тогда Абайе, обнаружив, что в мыслях мужчины и женщины не было греха, делает вывод, достойный психоаналитика. Грех, присутствие которого ученик мудрецов усмотрел в душах прогуливающихся, был на самом деле гораздо ближе – в душе самого Абайе. Герой осознает, что он заподозрил мужчину и женщину в греховных планах, потому что сам бы повел себя так на их месте. Обнаружив в себе склонность к греху, он преисполняется ненависти к себе, именует себя ненавистным и утверждает вслух, что если бы он оказался в уединении с запретной женщиной, то наверняка стал бы жертвой собственных страстей.
Прогуливающаяся пара отправляется восвояси, а наш герой остается на том же месте, явно не считая себя вправе вернуться в мир людей, который он так недавно покинул уверенным в себе стражем общественной нравственности. Возможно, ему боязно и стыдно вернуться к людям, и он обрекает себя на одиночество в пустыне, а возможно, он больше не хочет жить, зная, что зло живет в нем. И тогда, как это часто бывает в талмудических рассказах, приходит второстепенный персонаж, при помощи которого герой познает себя и главную идею рассказа. Зло есть интегральная часть человеческого существа в той же мере, в какой оно есть часть сотворенного мира, и количество зла в человеке пропорционально его личностному потенциалу. Большому человеку ведомы большие соблазны, но его истинное величие в умении устоять перед соблазном. Осознание необходимости жить в мире со своим собственным дурным инстинктом – это то, что вынес Абайе из своей утренней прогулки. Он не устоял в ситуации соблазна и, с легкостью превратившись в стража чужой нравственности, отправился в путь. Но претерпев поражение в начале пути, он обрел в нем силы и знание и, встав из поверженного состояния, вернулся с новообретенной способностью продолжить жить и стать учителем других людей.
Размышления о человеческой природе актуальны всегда, а в Дни раскаяния – особенно. Осознание греха есть осознание того потенциала зла, который есть в каждом из нас. Столкнувшись с собственным дурным инстинктом, человек обычно расстраивается, но его задача – не печалиться попусту, а извлечь из этого открытия новые силы для продолжения своего жизненного пути.
Хорошей записи и доброй печати всем, кто приходит на эти страницы.
Реувен Кипервассер
Обращение к Вселенской Церкви: "отпусти народ Мой!"
Гибнет народ от недостатка ведения...
|
Шалом! Данный форум устроен по типу 
