Администратор
Сообщений: 5588  C нами с 01 Июня 2006
Откуда: Израиль
Статус: Отсутствует
| Цви Колинц : Йосеф Раковер вопрошает Творца. ב"ה
Перевод с идиша Хаима Сойфера
На развалинах Варшавского гетто в груде обугленных камней, смешавшихся с человеческими костями, в бутылке из-под бензина сохранилось завещание, написанное евреем по имени Йосл Раковер в последние часы его жизни в горящем гетто Варшавы.
Варшава, 28 апреля 1943 г.
Я, Йосл, сын Давида Раковера из Тарнополя, хасид рабби из Гура, потомок рода святых и великих праведников из семей Раковеров и Майзлес, пишу эти строки в час, когда Варшавское гетто пылает, а дом, в котором я нахожусь теперь, – один из последних, еще не объятых пламенем. Вот уже несколько часов на нас направлен огонь артиллерии, и стены вокруг меня разваливаются и рушатся под градом снарядов. Еще немного - и дом, в котором я нахожусь, станет могилой для своих защитников и жильцов, как почти все дома в гетто… Судя по огненно-красным лучам солнца, проникающим через маленькое, наполовину закрытое окошко в моей комнате, из которого мы дни и ночи стреляли по врагу, теперь вечер, скоро закат. Солнце, наверное, и не знает, сколь мало я озабочен тем, что больше не увижу его...
Странная штука случилась с нами: изменились все наши понятия и чувства; смерть, быстрая, мгновенная смерть приходит к нам как спасение, как освобождение от наших цепей. Я люблю лесных зверей, мне больно, когда я слышу, что негодяев, которые нынче хозяйничают в Европе, приравнивают к зверям... Неправда, что в Гитлере есть что-то зверское. Я глубоко убежден, что он - типичное дитя современного человечества. Человечество его породило и вскормило, он - лишь проявление самых глубинных, самых сокровенных человеческих убеждений. В лесу, где мы прятались, однажды ночью мне встретилась собака - больная, голодная, может, и бешеная, с поджатым хвостом. Мы сразу почувствовали сходство нашего положения, потому что собакам приходится ничуть не лучше, чем нам. Она прижалась ко мне, положила морду на колени и стала лизать руки. Я никогда не плакал, как в ту ночь. Я обнял ее за шею и расплакался как ребенок. Никто не удивится, если я скажу, что позавидовал собаке, но я чувствовал нечто большее, чем зависть: я ощутил стыд. Мне было стыдно перед собакой, стыдно, что я не собака, а человек. Это то, к чему мы пришли: жизнь - бедствие, смерть – избавление, человек - проклятие, зверь – совершенство, день - отвращение, ночь - утешение.
Миллионы людей в большом просторном мире влюблены в день, в солнце, в свет. Они не знают и даже представить себе не могут, сколько тьмы и бедствий солнце несет нам. Солнце стало инструментом в руках в качестве прожектора, чтобы выследить беглецов, пытающихся спастись. Когда мы с женой и детьми - их было шестеро - скрывались в лесах, ночь, только ночь укрывала нас; день же выдавал нас в руки преследователей. Как забыть мне тот немецкий огненный град, падавший на головы тысяч беженцев по дороге из Гродно в Варшаву? С восходом солнца поднялись в воздух самолеты и целый день они сеяли смерть. Там погибла моя жена с семимесячным птенцом на руках, а двое из оставшихся пятерых детей пропали в тот день без следа. Их звали Давид и Иегуда, одному было четыре, другому шесть лет. С заходом солнца немногие оставшиеся в живых побрели дальше в сторону Варшавы. Я с оставшимися тремя детьми полями и лесами пошел к месту побоища в поисках пропавших двоих. "Давид! Иегуда!" Всю ночь крики наши резали как ножи мертвую тишину вокруг. Лесное эхо, беспомощное, разрывающее сердце, жалостливое, отвечало на наши крики отдаленным оплакивающим голосом. Мне не суждено было вновь увидеть своих мальчиков, и во сне мне велели о них больше не переживать, ибо находятся они в руках Господа. Трое уцелевших детей за год погибли в Варшавском гетто. Рохалэ, моя десятилетняя доченька, услышала, что в городе, за стеной гетто, в мусорных баках можно найти кусочки хлеба. Гетто голодало и умирающие от голода валялись на улицах как тряпки. Люди были готовы умереть любой смертью, только не голодной. Это, видимо, происходит потому, что постоянные издевательства постепенно умерщвляют все желания, все чувства, кроме чувства голода. Голод человек испытывает даже тогда, когда желает себе смерти. Мне рассказывали про голодного еврея, который говорил другому: "Ох, хорошо было бы умереть после того, как хоть раз покушаешь по-человечески". Рохалэ ничего не сказала мне о своих намерениях сбежать из гетто - это преступление каралось смертью - и пустилась в этот страшный путь с подружкой-ровесницей. Под покровом тьмы она ушла из дома, а с восходом солнца их с подругой обнаружили за стенами гетто. Нацистские охранники с десятками польских помощников гнались за еврейскими детьми, которые осмелились искать кусочки хлеба в мусорных баках, чтобы не умереть от голода. Случайные свидетели, воочию увидевшие настоящую охоту на людей, не могли поверить своим глазам. Даже для гетто это было новостью. Можно было подумать, что идет погоня за страшными преступниками, так эта толпа мчалась за голодными еврейскими детишками. Такая гонка была не по силам девочкам, и вот одна из них - моя Рохалэ, в измождении рухнула на землю. Нацисты продырявили ей голову. Ее подружка добежала. Она умерла через две недели, потеряв рассудок. Яков, наш пятый ребенок, умер от туберкулеза тринадцати лет от роду, в день своей бар-мицвы. Смерть стала для него спасением. Мое последнее дитя, пятнадцатилетняя Хавелэ, погибла в "детской акции", которая началась в день Рош Ашана и продолжалась до захода солнца. Так, в первый день Нового года сотни еврейских семей потеряли детей.
Теперь пришел мой час. Подобно Иову я мог бы сказать о себе: "Нагим я вышел из чрева матери моей и нагим возвращусь я туда". Мне 43 года, и, оглядываясь на прожитые годы, могу сказать с уверенностью (настолько, насколько человек может быть уверен в себе), что прожил честную жизнь. Мое сердце наполняла любовь к Б-гу. Удача сопутствовала мне в жизни, но я никогда не кичился этим. Дом мой был открыт для всех нуждающихся, и я был счастлив, когда мог делать людям добро. Я служил Б-гу с восторгом и просил у Него только одного: чтобы дал мне служить Ему "всем сердцем моим, всею душою моей и всем моим существом". После всего пережитого я не могу утверждать, что мое отношение к Богу не изменилось, знаю только, что моя вера не уменьшилась ни на волосок. Раньше, когда мне было хорошо, я относился к Нему, как к благодетелю, который неустанно осыпает меня своими милостями, я же всегда оставался в долгу перед Ним. Теперь я отношусь к Нему, как к должнику, Он мне тоже изрядно задолжал. Поэтому я считаю, что имею право требовать от Него. Я не прошу, как Иов, чтобы Б-г указал пальцем на мою вину, чтобы я знал, за что мне это. Те, кто выше и лучше меня, убеждены, что это не наказание за грехи и что происходит в мире нечто ни с чем не сравнимое - hasteras ponim – Б-г скрывает свое лицо. Б-г сокрыл Свое лицо от мира и оставил людей во власти их собственных диких инстинктов. И поэтому кажется мне, увы, вполне естественным, первыми жертвами сил зла становятся те, в ком живет нечто божественное и чистое. Возможно, это не слишком утешительно, когда речь идет о личности, но судьба нашего народа решается не земными, а сверхземными законами, расчетами не материальными, а духовными и Божественными, и поэтому верующий еврей обязан видеть в происходящем часть большого Божественного расчета, в котором все человеческие трагедии мало что значат. Это не означает, что верующие евреи должны безропотно принимать и оправдывать все, что нам уготовано со словами: "Судья праведен и суд Его праведен". Сказать, что мы заслужили те удары, что получаем, значило бы осквернить себя и само имя Б-га.
В нынешнем положении я, разумеется, не жду чудес и не прошу Б-га сжалиться надо мной. Пусть Он относится ко мне с таким же равнодушием, с каким сокрыл лицо свое от миллионов других, принадлежащих к Его народу. Я - не исключение и не ожидаю никакого особого отношения. Я больше не буду пытаться спастись, я не хочу бежать отсюда. Я помогу огню, смочив одежду бензином. У меня осталось еще три бутылки с бензином после того, как вылил несколько десятков таких бутылок на головы убийц. Это было великое мгновение в моей жизни, я просто затрясся от смеха. Никогда бы не подумал, что гибель людей, даже если эго враги, даже если это такие враги, может так обрадовать меня. Пусть глупые гуманисты говорят, что им угодно - жажда мести, возмездие всегда будут последним утешением растоптанных, самым большим удовлетворением для души. До сих пор я никогда не понимал с такой ясностью изречение из Талмуда: “Велико отмщение! Слово это стоит в Торе между двух Имен Всевышнего: Б-г отмщения Господь”. Теперь я это понимаю. Теперь я чувствую это и знаю, почему наполняется радостью мое сердце при мысли о том, что на протяжении тысячелетий мы называем нашего Б-га – Б-гом мести, Б-гом отмщения - "Б-г отмщения Господь". El Nekamot Adonoi. И теперь, когда я вижу жизнь и мир тем ясным, особым взглядом, который иногда дается человеку перед смертью, мне кажется, что есть коренное различие между нашим Б-гом и богом, в которого верят европейцы. Наш Б-г – Б-г мести, нашей Торой предусмотрены строжайшие наказания за незначительные проступки, но достаточно было Высшему суду нашего народа – Синедриону - вынести смертный приговор один раз в семьдесят лет, чтобы судей сочли жестокими убийцами. Их бог велел любить всякого, кто сотворен по образу и подобию, но во имя этого бога проливают они нашу кровь ежедневно вот уже почти две тысячи лет… Да, я говорил о мести. Нечасто видели мы, как свершается настоящее возмездие, но когда мы видели это, оно было таким утешением, такой радостью, меня охватывало такое счастье, будто я стою на пороге какой-то новой жизни.
Вдруг на нашу улицу ворвался танк, и тут же из всех укрепленных домов в него полетели бутылки с горящим бензином. Только ни одна не попала в цель. Мы с товарищами ждали, пока танк не окажется прямо у нас перед носом и только тогда атаковали его через наше наполовину заделанное окошко. Танк сразу загорелся, и из него выбежали шесть горящих немцев. Ох, как они горели! Они горели, как те евреи, которых они сжигали. Только они кричали громче, чем евреи. Евреи не кричат. Евреи принимают смерть как спасение. Варшавское гетто погибает в бою и пламени, умирает с выстрелами, но без криков. У меня остались три бутылки, и они мне дороги, как пьянице - вино. Когда я вылью на себя содержимое одной из них, я положу туда бумагу - листки, на которых я пишу эти строки, и спрячу между кирпичами в стену под окном... И если когда-нибудь кто-нибудь найдет мои записи и прочтет их, может быть, он поймет чувства еврея, одного из миллионов, который умер, оставленный Б-гом, в Которого он так верит. Две оставшиеся бутылки взорвутся на головах убийц, когда наступит мой последний миг.
Когда началось восстание, в этой комнате нас было двенадцать человек. Мы сражались девять дней. Все одиннадцать моих товарищей погибли. Умерли молча. Даже тот маленький мальчик - один Б-г знает, откуда здесь взялся пятилетний мальчик - лежит сейчас мертвый рядом со мной. Его красивое лицо улыбается. Так улыбаются дети, когда спокойно спят. Даже этот малыш умер так же тихо, как его старшие товарищи. Это было сегодня рано утром. К тому времени мало кто остался в живых. Мальчик залез на кучу трупов, чтобы выглянуть в окошко. Несколько минут он так стоял возле меня, потом вдруг опрокинулся на спину, скатился с кучи тел и остался лежать неподвижно как камень. На маленьком бледном лбу между двумя черными локонами появилась капелька крови. Пуля попала в голову. Наш дом - один из последних бастионов гетто. До вчерашнего утра, пока с первым лучом солнца по нашему зданию не открыли прицельный огонь, все были живы. Пятеро раненых продолжали сражаться. За эти два дня - вчера и сегодня - все погибли, один за другим, стоя на вахте, стреляя, пока пуля не настигла каждого из них. У меня нет боеприпасов, кроме бутылок с бензином. С трех верхних этажей еще продолжается сильная стрельба, но, кажется, помочь мне они уже не могут. По всей видимости, лестницы между этажами были разрушены снарядами, так что, похоже, скоро все здание рухнет. Я лежу на полу и пишу эти строки. Вокруг меня мои мертвые товарищи. Я вглядываюсь в их лица, по которым разлита легкая ирония, как будто они говорят мне: "Имей немного терпения, неразумный человек, еще минута-другая - и тебе тоже все станет ясно". То же выражение на губах мальчика, который лежит справа от меня, совсем как спящий. Его маленький рот чуть растянут в улыбке, будто он усмехается про себя. А я еще жив, я чувствую и думаю как живое существо, и мне кажется, что мальчик смеется надо мной. Он сейчас многое знает, этот мальчик. Ему теперь все ясно. Он даже знает, зачем он родился, если должен был так скоро умереть, - и это в пять лет. И даже если он не знает почему, он знает, что это абсолютно незначимо, неважно в том лучшем мире, где он сейчас находится - в лучах Божественного величия, вероятно, в объятиях своих убитых родителей, с которыми он встретился вновь. Через час или два я тоже все узнаю. И если огонь не обезобразит моего лица, возможно, такая же улыбка разольется по нему после смерти. Но я еще жив. И перед смертью я хочу еще раз обратиться к моему Б-гу как обычный живой человек, одаренный при рождении великой и страшной честью быть евреем. Не назло миру, который так относится к нам, а именно из-за этого отношения я горжусь своим еврейством. Мне стыдно было бы принадлежать к народам, которые произвели на свет и взлелеяли преступников, ответственных за то, что делают с нами.
Я горжусь своим еврейством, потому что быть евреем тяжело, ох, как тяжело. Нехитро быть англичанином, американцем или французом. Проще и удобнее быть одним из них, но ни в коей мере не почетнее. Да, это честь - быть евреем! Я верю, что быть евреем означает быть воином, быть вечным пловцом, плывущим против мутного и злого человеческого потока. Еврей - это герой, мученик, святой. Вы, наши враги, говорите, как мы дурны? Я верю, что мы лучше вас, что мы выше вас. А если бы мы и были хуже, хотел бы я посмотреть, как бы выглядели вы, окажись на нашем месте. Я счастлив принадлежать к несчастнейшему из всех народов земли, к народу Торы, которая объединяет совершенный Закон и высшую мораль. Оскверненная и изнасилованная врагами Тора стала лишь еще более священной и бессмертной. Я верю, что евреем рождаются, как рождаются художником. От звания еврея невозможно освободиться. Этот Божественный знак делает нас избранным народом. Чужому не понять это, никогда не понять высший смысл нашего мученичества. Нет ничего целее разбитого сердца, сказал один знаменитый рабби, и нет народа более избранного, чем народ гонимый. Если бы не верил я в то, что мы избраны Богом, поверил бы в нашу избранность, хотя бы из-за наших страданий. Я верю в Б-га Израиля, хотя Он сделал все, чтобы я в Него не верил. Я верю в Его законы, даже если не могу найти объяснение для Его деяний. Я отношусь к Нему уже не как раб к своему господину, а как ученик к учителю. Я склоняю голову перед Его величием, но не буду целовать палку, которой Он бьет меня. Я люблю Его, но Его Тору я люблю больше. Даже если бы я разочаровался в Нем, я сохранил бы Его Тору. Б-г определяет религию, Его Тора определяет жизненный путь. И чем больше мы умираем за этот жизненный путь, тем больше он становится бессмертным.
Ты говоришь, что мы грешили, - конечно, грешили. И поэтому мы наказаны? Я могу понять и это. Но скажи мне, есть ли на земле грех, заслуживающий наказания, которое назначено нам? Ты утверждаешь, что покараешь наших врагов? Я убежден, что ты их накажешь, что накажешь безжалостно. Я ничуть не сомневаюсь в этом. Но скажи, есть ли на земле кара, способная искупить такие злодеяния? Быть может, Ты говоришь, что теперь речь идет не о грехе и наказании, что так происходит всегда, когда Ты скрываешь лицо Свое и оставляешь людей во власти их инстинктов. Если так, хочу я спросить Тебя, и этот вопрос пожирает меня изнутри как огонь: что еще, о, что еще должно произойти, чтобы Ты вновь открыл нам Свое лицо? Хочу честно и прямо сказать Тебе, что теперь, когда нас унижают и притесняют больше, чем когда-либо на нашем бесконечном пути страданий, когда мы замучены, растоптаны, задушены, погребены заживо и заживо сожжены, когда нас уничтожают миллионами - теперь мы более всего вправе знать, где предел Твоего терпения? И еще хочу я сказать Тебе: прошу Тебя, не натягивай веревку так сильно, она может, не дай Бог, разорваться. Испытание, которому Ты подверг нас, столь тяжко, столь невыносимо, что Ты должен, Ты обязан простить тех сынов народа Твоего, которые отвернулись от Тебя в несчастье и гневе своем. Прости покинувших Тебя в несчастье своем и прости тех, кто покинул тебя для комфорта и благополучия. Ты превратил нашу жизнь в бесконечную борьбу, которой боязливые среди нас хотели избежать, от которой бежали куда глаза глядят. Не карай их за это. Трусливых не наказывают, их жалеют. Господи, смилуйся над ними больше, чем над нами! Прости поминавших имя Твое всуе, прости тех, кто пошел за чужими богами, кто стал безразличен к Тебе. Ты подверг их таким испытаниям, что они потеряли веру в то, что Ты их Отец, что у них вообще есть Отец. Я говорю Тебе это так открыто, потому что верю в Тебя, потому что теперь я знаю: Ты мой Б-г, ведь Ты не можешь быть Бог-м тех, чьи поступки - ужасающее доказательство их воинственного безбожия. Ведь если Ты не мой Б-г - чей же ты Б-г? Б-г убийц? Если те, кто ненавидит и убивает меня, столь темны и столь злы – кто я, как не носитель частицы Твоего света, Твоей Божественности? Я не могу восхвалять Тебя за то, что Ты допустил такие злодеяния, но я благословляю и прославляю Тебя за то, что Ты есть, за Твое страшное величие, которое, вероятно, столь велико, что все происходящее теперь не производит на Тебя никакого впечатления. Но именно потому, что Ты так велик, а я так мал, - я прошу Тебя, остерегаю Тебя ради имени Твоего: не показывай больше Твое величие, скрывая лицо, когда истязают несчастных. Я не прошу Тебя покарать виновных. В конце концов, они сами покарают себя, когда останутся наедине с самими собою, - это заложено в самой природе ужасных событий - потому что с нашей смертью умирает сознание мира, потому что весь мир погибает с убиением нарда Израиля. Мир погрязнет в собственном зле, он утонет в своей крови. Убийцы уже подписали свой смертный приговор, им нет спасения. Но я прошу тебя, Господи, вынеси вдвойне строгий приговор тем, кто был свидетелем убийств, но промолчал. Приговор тем, кто на словах осуждал убийства, но в душе им радовался. Приговор тем, кто в глубине своей грешной души признавал, что да, этот диктатор, безусловно, абсолютное зло, но нужно отдать ему должное: он делает весьма полезную работу. В Торе написано, что вора нужно наказать строже, чем разбойника, несмотря на то, что вор не нападает на людей, а лишь втихомолку лишает их имущества. Разбойник нападает средь бела дня, не боясь ни Б-га, ни людей. А вор боится людей, но не боится Б-га. И за это он должен быть наказан больше. Я не буду возражать, если ты накажешь убийц как грабителей. Их отношение к Тебе и к нам одинаково. Они не скрывают убийств, не скрывают своей ненависти к Тебе и к нам. А вот тех, кто молчит, когда убивают, тех, кто не боится Тебя, а боится того, что скажут люди (Вот идиоты! Они не знают, что люди ничего не скажут!), тех, кто сочувствует тонущим, но отказывается их спасать - заклинаю тебя, Господи, накажи их как воров!
Смерть не может больше ждать, и я должен закончить письмо. С верхних этажей все тише доносятся выстрелы. Гибнут последние защитники нашей крепости, и вместе с ними рушится и погибает большая Варшава, прекрасная богобоязненная еврейская Варшава. Солнце заходит, и я благодарю Б-га за то, что больше не увижу его. В окне я вижу зарево адских всполохов и клочок неба, утопленный в пламенеющем красном, как поток крови. Не позднее, чем через час я буду уже с моей женой, с моими детьми и с миллионами других сыновей и дочерей моего народа в том лучшем мире, в котором нет больше сомнений и в котором Б-г - единственный властелин. Я умираю мирно, но не умиротворенно; я умираю изувеченным, но не порабощенным; веруя, но не прося пощады; любя Б-га, но не повторяя слепо "амен". Я шел за Ним и тогда, когда Он отталкивал меня. Я исполнял Его заповеди и тогда, когда Он карал меня за это. Я любил Его, я не переставал любить Его, даже если Он унижал меня, подвергал меня смертным мукам, отдавал меня на осмеяние и поругание.
Мой рабби часто рассказывал мне историю еврея, который вместе с женой и ребенком, спасаясь от испанской инквизиции, на маленьком суденышке в шторм и непогоду добрался до скалистого островка. Молния убила жену. Шторм унес в море ребенка. Несчастный, одинокий как брошенный камень, голый и босый, истерзанный бурей, перепуганный громом и молнией, со спутавшимися волосами еврей простер руки к небу и пошел по скалистому необитаемому острову взывал к Богу, говоря так: "Властелин миров! Я бежал сюда, чтобы беспрепятственно служить Тебе, исполнять Твои заповеди и славить Твое имя. Ты же сделал все для того, чтобы я в Тебя не верил. Но если Ты думаешь, что эти испытания заставят меня свернуть с истинного пути, то я говорю Тебе, мой Б-г и Б-г отцов моих, что это Тебе не удастся. Ты можешь карать меня, Ты можешь отнять самое дорогое и лучшее, что есть у меня на свете. Ты можешь замучить меня до смерти - я всегда буду верить в Тебя. Я буду любить Тебя всегда. Несмотря на все, что Ты делаешь. Знай же твердо: желают или не желают того небожители, я еврей и евреем останусь. И ничего не изменят испытания, которые Ты обрушил на меня и которые обрушишь!" Это и мои последние слова к Тебе, мой разгневанный Б-г. Ничего Тебе не поможет. Ты сделал все, чтобы я не верил Тебе, чтобы я не верил в Тебя. Но я умираю, как жил, с непоколебимой верой в Тебя. Да будет восхваляем во веки веков Б-г мертвых. Б-г отмщения. Б-г истины и правосудия, который вновь откроет лицо Свое миру и сотрясет основы его Своим могучим голосом - Шма Исраэль! Слушай, Израиль! Адонай элоэйну Господь – Б-г наш, Адонай эхад! Господь один! В руки твои, Господь, передаю свою душу.
Обращение к Вселенской Церкви: "отпусти народ Мой!"
Гибнет народ от недостатка ведения...
|
Шалом! Данный форум устроен по типу 
