|
|
"Потому что Я Г-сподь, Б-г ваш, освящайтесь и будьте святы, ибо Я свят" (Левит 11:44) "Ибо все народы пойдут – каждый во имя божества своего, а мы пойдем во имя Г-спода Б-га нашего во веки веков." (Миха 4:5) |
  Шалом! Данный форум устроен по типу бейт-мидраш. Эта модель призвана помочь тем, кто желает изучать Тору и еврейскую мудрость, а учеников отличает стремление пополнить свои знания и найти им достойное применение. Люди данной категории не озабочены собственной репутацией или мнением большинства; их цель – сблизиться со Всевышним путем исполнения Его заповедей. Посещение «Бейт-Мидраш» не должно рассматриваться как место, где один человек обнажает духовную несостоятельность другого и претендует на исключительность собственного мнения. Суть общения и обучения – укрепление в праведности, исправление своего характера и, тем самым, участие в исправлении всего Мира (тикун олям).
У нас приветствуются ноахиты (бней-Ноах); геры (прозелиты), принявшие официальный или неофициальный гиюр, или находящиеся на пути к этому; выходцы из христианства или иных религий и культов; караимы; иудействующие, а также все Б-гобоязненные, неравнодушные к Б-гу Авраама, Исаака и Иакова, к Торе и Иудейскому образу жизни. Добро пожаловать! |
|
Христианство и антисемитизм
| |
| Галилеянка | Отправлено в: Среда, 08 Апреля 2009, 16:51 | Сообщение № 1 |
Администратор
Сообщений: 5588  C нами с 01 Июня 2006
Откуда: Израиль
Статус: Отсутствует
| ...Спорами насчет сочетаемости и взаимосвязанности этих двух понятий можно наполнить не только что тома, а прямо-таки изрядную библиотеку. (Во избежание бесплодных дискуссий о значении, прямо скажем, неудачного термина «антисемитизм», условимся называть так любую юдофобию, в чем бы оная ни выражалась и откуда бы ни проистекала.) Совершенно справедливое утверждение, что антисемитизм выдумали не христиане – в нашем споре аргумент несерьезный. Платонизма христиане, как известно, тоже не выдумали, а попробуйте-ко представить без него христианскую догматику.
Антисемитизм без христианства – безусловно возможен. А вот возможно ли христианство без антисемитизма, и если да, то какое именно? Как те, кто утверждает, что по сути христианство без антисемитизма немыслимо, так и те, кто утверждает, что по сути оно с ним несовместимо, хорошо поступили бы, прежде оговорив, что именно они считают «сутью».
I. От Иисуса до Павла
Нам говорят, что христианство начинается с Христа, т.е. с Иисуса из Назарета, который никоим образом антисемитом быть не мог. Не только (и не столько!) потому, что сам был евреем, но прежде всего потому, что все его учение, вся проповедь, слова и дела несовместимы с человеконенавистничеством, с дискриминацией по какому бы то ни было принципу. Синоптики его, на самом деле, рисуют именно таким, что же до картины, нарисованной Иоанном, современные христианские исследователи не без основания полагают, что она отражает ситуацию более позднюю и расстановку сил совсем иную.
Но многие библеисты отмечают попутно еще одну очень важную особенность проповеди Иисуса: она... не является религиозной. Не по причине полной посюсторонности (этим еврея не удивишь), а по причине полного отсутствия каких-либо рамок, иерархии, отличий своего от чужого. Организационная структура общины, если верить Матфею, вполне среднефарисейская, ничего своего, оригинального в ней нет (Мф.18). Но от вступающих не требуют соблюдения каких-либо формальных правил, бытовой обрядности, без всяких условий принимаются те, кто отошел от веры отцов, и единомыслие, приверженность общей символике и даже принадлежность к общине для спасения необходимыми не являются (сравн. Страшный Суд по Матфею, Мф.25,31-46).
В современном ему иудаизме Иисус отрицает только и именно то, что делает его религией (храм, обряд, формальную дисциплину), безусловно принимая и развивая все остальное. Слово его обращено, если можно так выразиться, не ко всем, а к каждому. Не ссылайся на авторитеты, не прячься за традицию, не ешь глазами начальство – будь то светское или духовное – свои решения ты должен принимать только сам. Никто не в состоянии ни лишить тебя этого права, ни освободить от этой обязанности. Принадлежность к коллективу (национальному, социальному, семейному) – всегда вторична, и ею дозволено пожертвовать во имя свободы личного выбора.
Именно такая позиция делает сегодня Иисуса из Назарета близким и дорогим множеству людей, к христианству относящихся, мягко скажем, прохладно. Но не забудьте, что вся эта причудливая религиозность, которую христианские теологи правильно определяют как «конец религии» возникла на основе уверенности в близости конца света. Иисус считал себя Мессией, т.е. тем, кто завершает историю, кто стоит на пересечении ее с метаисторическим «грядущим миром».
И он не совсем ошибался: его мир, общество, в котором он был рожден и воспитан, действительно близилось к концу. Иудея стояла не пороге гражданской войны. Столкновение культур провоцировало релятивизацию всех систем ценностей и ломку структур. В такой ситуации человеку, зачастую, действительно уже негде искать опоры и встречи с Богом, кроме как в собственном сердце, и только лицемерием может быть ссылка на авторитеты, которые принимались вчера всерьез. «Персонализм» Иисуса как нельзя лучше соответствует реальности, в которой существуют его слушатели, часто и не по своей даже воле, но выпавшие из всех связок и парадигм.
Иисус предвещает конец света, пророчество его в точности сбывается, и... обрекает созданную им доктрину на скорое и верное исчезновение. Потому что ментальность ее – эсхатология. Место ее - в обществе, которое умирает. А в том обществе, которое нарождается, ей места нет. Это новое общество нуждается в религии нормальной и полноценной, с иерархической структурой, с символами, запретами, приметами, отличающими своих от чужих. Процесс строительства этого нового, послехрамового иудаизма начинается в Явне и завершается созданием талмуда. Среднестатистический иудей в учении Иисуса ответа на текущие вопросы уже не находил. Зато эллин...
II. От Павла до Иоанна
В отличии от евреев, уже прошедших нижнюю точку синусоиды, римская империя со своей греческой культурой продолжала неуклонно катиться вниз. Как и в наши дни, поиски цели и смысла жизни велись прежде всего в сфере религиозной, путем импорта самых различных представлений и верований. На этом «рынке идей» не без успеха подвизался в т. ч. и иудаизм, но, разумеется, адаптированный, очищенный от национально-специфических черт вариант Павла был куда более конкурентоспособным. Ко двору пришлась и эсхатологичность учения Иисуса, ощущение, что живем в «последние времена», и непосредственно вытекающая из нее терпимость, личностность, пренебрежение организационными рамками, открывавшие путь мультикультурализму. Иудейские теологи, упрекающие Павла в пренебрежении и даже враждебности к «закону», упускают из виду, что «беззаконное» существование он не мыслил длительным, со дня на день ожидая Второго Пришествия своего Мессии.
Сменив гражданство, новая религия стала быстро менять и культурный облик. Судя по «Посланию к Коринфянам», Павел предпринимал немало усилий, чтобы не допустить превращения молитвенных собраний в экстатические радения (1Кор.14). Во всяком случае, раннее христианство в эллинской среде быстро стало одним из многих уже существовавших к тому времени мистериальных культов с посвящениями и таинствами. Некоторое время их еще продолжали рассматривать как иудейскую секту, но это уже было ошибкой: отношения с евреями складывались не лучшим образом, на что были вполне объективные причины.
Прежде всего была, конечно, обида за отвержение и казнь (по заведомо ложному обвинению!) их Мессии. Куда обиднее было, однако, неуважительное обращение с общинами Павла. Из талмуда известно, что даже геров, которые «обрезывались и соблюдали закон» иной раз не стеснялись поддеть (талмудический автор, правда, на их стороне), а уж необрезанных-то даже иудеохристиане не всегда за родню держали – о прочих и говорить не приходится. Евреи ведь в тот момент были на подъеме, в разгаре формирования новой общности, когда наипервейшая забота –своего отличить от чужого. Тем более, во времена преследований еврейским общинам вовсе не улыбалось, свою шею за еретиков подставлять.
Были, как мы уже упоминали, различия в культуре, в ментальности, а значит – и отличия в характере богослужения, молитвы, понимания и истолкования текстов. Но главное – была конкуренция на рынке идей, борьба за неофитов, которых обе группировки, как и все прочие (например, митраизм) вербовали из одного контингента. Этому контингенту христиане были, конечно, изначально понятнее, роднее и ближе, но... выступая от имени Бога Авраама, Исаака и Иакова, ссылаясь на тору, они обязаны были внятно объяснить, по какому праву толкуют тексты, не ими писаные, и объявляют себя потомками чужих предков.
Из этой ситуации вполне закономерно вырастает теория замещения (Substitutionstheorie): утверждение, что евреи, в силу непризнания Мессии, народом Божиим быть перестали, а христиане, в силу признания оного, являются законными наследниками Священной Истории. Без этой самой теории проповедь первохристианства попросту повисала в пустоте. Из вышеуказанного следует, что если Иисус и его окружение антисемитами быть никак не могли, то последователи Павла никак не могли не быть ими. Самого Павла такое развитие, кстати сказать, тревожило. В «Послании к Римлянам» целых три главы (Рим. 9-11) посвящены усилиям его предотвратить, а дипломатичный Лука изо всех сил старается его замазать, но... ничего не поделаешь – есть логика вещей.
Надо, однако, помнить, что антисемитизм этот на современный походил очень мало. Во-первых, не было в нем еще колоритного элемента надругательства над беззащитными – противники находились примерно в одной весовой категории, и евреи со своей стороны в долгу не оставались, чему немало свидетельств в Талмуде. В ответ на рассказы о непорочном зачатье звучит недвусмысленное: «Байстрюк!» (Санг.65б,только в некоторых рукописях), повествования о чудесах квитируются обвинениями в колдовстве (напр. Тос.Шабб.XI 15), выдвигается, в противовес евангельской, собственная версия суда и казни (напр.Тос.Санг.Х 11). Есть даже парочка совершено анахронических и неправдоподобных гипотез о причинах превращения Иисуса в отступника. (напр. Санг.107б). Интересно, кстати, отметить, что вся эта ожесточенная полемика ведется только и исключительно вокруг рассказов христиан об Иисусе, о нем же самом, его учении и жизни из первых рук Талмуд не знает ничего.
А во-вторых, синоптики еще в полной мере сохраняли открытость Иисуса, его «антирелигиозное» презрение к разделению людей и навешиванию ярлыков. Еврей был заблуждающимся, противником, даже преступником – но недочеловеком он не был, и право его на существование не подвергалось сомнению – это пришло позднее.
III. От Иоанна до Константина
Евангелие от Иоанна от синоптических Евангелий отличается очень резко. Интуитивно ясно, что мировоззрение автора (а значит, и его общины) было иным, чем у предшественников. Ключевым моментом этого переворота является, по-моему, исчезновение эсхатологии. Не то чтобы во Второе Пришествие он вовсе не верил. Забегая вперед, можно сказать, что вера эта в христианстве (как, впрочем, и иудейский мессианизм) сохранилась, и в трудную минуту всегда всплывала на поверхность: например, в Апокалипсисе, написанном во времена гонений и явно другим Иоанном – не евангелистом.
Евангелист Иоанн в Пришествие это самое, вероятно, верит, но... он его уже не ждет. Ниспослание Духа вполне заменяет возвращение Мессии (Ин.14). А Страшный Суд, оказывается, уже идет: это не что иное как разделение человечества на уверовавших и не уверовавших в Иисуса (Ин.3,14-21)... сравните со Страшным Судом по Матфею, на котором для оправдания даже имя его знать не обязательно...
Иоанн уже не ждет конца света, его община всерьез пускает корни, стремится обустроиться здесь, на земле. А значит – не обойтись без границ, без разделения на своих и чужих. В «первосвященнической молитве» Иоанновский Иисус не за «мир» просит, а только за своих учеников и их продолжателей (Ин.17,1-12). Не поощряется и разнообразие, которым так дорожил Павел: Понимать Иисуса и его миссию отныне дозволяется только и исключительно в духе эллинистической мистерии (Ин.6,51,58), библейский мессианизм объявлен вне закона, а членство в синагогальной общине несовместимо с пребыванием в общине Иоанновской (Ин.9). Что же произошло?
В восточной части Римской империи (Иоаннова община находилась, надо полагать, в Малой Азии) произошло событие, в терминологии Л. Гумилева именуемое «пассионарным толчком». Какая реальность скрывается за этими словами, в чем ее причины – аллах ведает, но факт – налицо: падение перешло во взлет, старые, обветшавшие веры, идеи и структуры стремительно сменяются новыми. Христиане заходят на тот виток развития, который евреи начали в Явне: реструктурализация, создание новой иерархии, системы ценностей, ну и, конечно же, четкое определение, кто нам свой, а кто – чужой. Влияние традиции, идущей от Иисуса и его последователей, во всем его семитизме, сохранилось но эсхатологизм исчез, а с ним и исходная «антирелигиозность» Иисусова учения. Христианство становится религией. Такой же как все.
Антисемитизм Иоанна тоже радикально отличается от синоптиков. Если бы евреи свою позицию пересмотрели и в Иисуса уверовали, претензий бы к ним у синоптиков никаких не осталось. Иоанн же, начиная со второй главы, разъясняет, что не затем вовсе Иисус пришел, чтоб евреи в него уверовали, а наоборот, чтоб старый народ выбраковать и новым заменить. У Бога так от начала и задумано было (Ин.2, 23-25; 26,37-39). Все попытки евреев в Иисуса уверовать – заранее обречены на провал. Неправильная будет у них вера. Некондиционная. Обратите внимание: самые ожесточенные споры Иоанновский Иисус не с иудеями вовсе ведет, а с иудеохристианами, именно их честит он «дьяволовыми детьми» (Ин.6,22-25; 8,31-59). В результате окончательного размежевания возникает ситуация, многократно описанная в мировой мифологии как столкновение «двойников» (терминология Р. Жирара).
Речь идет о конфликте между членами одной семьи (чаще всего братьями, нередко – близнецами), претендующими на нечто, что никак невозможно поделить, а право на это самое нечто, вроде бы, каждый имеет равное. Такими конфликтами битком набита самая мифологическая книга Танаха – Берешит: Каин и Авель, Исмаил и Исаак, Исав и Иаков, Лия и Рахиль, Иосиф и его братья... Ни благосклонность Бога, принимающего или не принимающего жертву, ни наследование Завета, ни первородство, ни любовь мужа, ни расположение отца дележке принципиально не поддаются.
Берешит, правда, в отличии от мировой мифологии, настаивает на компромиссе: не наследующие сыновья получают свое отдельное «жизненное пространство», нелюбимая жена рожает больше детей, Иосиф в конце концов примиряется с раскаявшимися братьями, а Каин, укокошивший-таки Авеля, основывает непрочную цивилизацию, оканчивающуюся потопом. Но в большинстве мифов народов мира такие сюжеты кончаются схваткой и гибелью одного из соперников. Победитель становится основателем рода, племени, города или культуры.
Иудаизм и христианство оказались в роли именно таких «братьев-врагов»: оба претендовали на монопольное право толкования Танаха и наследие Завета. Примирение по рецепту «Берешит» не светило, но и уничтожить друг друга не уничтожили. Пришлось иудеям писать христиан в язычники, а христианам клепать на коленке легенду про «Вечного Жида», поскольку существование одного невозможно было, не подрывая основ, объяснить в рамках жизненной философии другого. Иудаизм, в конце концов, окопался за бруствером чисто национальной религии, а христианство – ширилось и крепло.
IV. От Константина до новых народов
Почему Константин выбрал в союзники именно христианство, а не, например, митраизм, сказать не берусь. Может, мамашино влияние... Во всяком случае, выбирал он – из сильных, ибо слабые союзники императорам не нужны. Среди нынешней христианской левой хорошим тоном считается видеть в этом переломном моменте что-то вроде «грехопадения» церкви: поступилась, мол принципами ради безопасности, богатства и власти, связалась с этим безнравственным угнетателем... На мой взгляд, однако, все было не так просто.
За императором-то стояла империя – уж какая ни есть, а родина всем этим людям. И положение ее было в тот момент – хуже губернаторского. Развал, разброд и шатание, отсутствие какой-бы то ни было цели и смысла, т.е. полный пофигизм... а соседи учтивостью не отличались... Принимая предложенный императором союз, брала на себя церковь немалую долю ответственности за судьбы общества, за спасение страны. И с задачей своей справилась, надо сказать, блестяще.
Восточная часть империи воспряла духом и простояла еще несколько веков. На место западной, правда, пришли другие, новые народы. Но зато они через христианство восприняли и усвоили культуру древности (взять хоть то же римское право!). Однако... бесплатных пирожных не бывает.
Если прежде членство в церкви было вопросом веры или, как минимум, привычки, то принадлежность к госрелигии, как известно – вопрос лояльности. Каждение перед статуей императора свидетельствовало не столь о вере в его божественность, сколь о самоидентификации с представляемым им государством. На этом уровне замена язычества христианством от широких масс особых перемен не потребовала: кто ни поп – тот и батька. Зато в церкви вторжение этих самых масс перемены вызвало весьма ощутимые.
Иерархическая структура, как во всякой организации, существовавшая в ней всегда, была до Константина чисто функциональной: разделение труда между единомышленниками во имя достижения общей цели. Госрелигия же обязывает к четкому разграничению «пасомых» и «пастырей», чему причина вовсе не властолюбие господствующих (как утверждают нередко в наши дни), а напротив – нужды подвластных, которым головной боли, обыкновенно, хватает и без теологии.
Им бы чего-нибудь попроще бы: Вот так-то и так-то, мол, а вот что не так – значит, ложь. С аргументами и фактами пусть уж посвященные разбираются, определяют единственно верную генеральную линию – за то им, тунеядцам, и жалование идет. Традиционная свобода дискуссии вплоть до мордобоя была устранена постановлениями созываемых императорами соборов ( хотя и на них мордобой продолжали практиковать – по инерции). Несогласные откалывались и оформлялись в отдельные национальные церкви. За несколько веков никейско-константинопольский вариант христианства фактически совпал по ареалу распространения с территорией Византийского государства. Язычество никто защищать не стал, от еретиков отгородились границами, единственным пятном мрака в этом светлом царстве оказались... ну конечно, евреи.
Поскольку в Византии любое антихристианство (и даже антиникейство) расценивается автоматически как антигосударственность, лояльность еврея, хочет он того или нет, не может не быть условной: не хозяин он в этом доме и даже не раб (ибо и раб – какой ни есть, а тоже домочадец!).
Сколько бы он на этом месте не прожил, он – временный жилец. Сколь бы не был государству выгоден, сколь бы хорошо не оплачивался его труд, он остается наемным работником, и контракт может быть в любой момент расторгнут, по инициативе любой из сторон. И даже решение раввинов об обязанности евреев участвовать в войне на стороне страны проживания, по существу, ничего не меняло: они уже давным-давно во всех армиях мира успешно наемниками служили, но наемник, как известно, не пастырь...
Да мало этого. Евреи, ни много, ни мало, объединяются вокруг идеи, опровергающей, отрицающей идеологические основы государства и общества. Пусть даже отрицание это остается на уровне чисто теоретическом, пусть и миссионерство они уже прекратили, но между собой-то книги свои читать продолжают, и пишут новые. И детей своих по-прежнему воспитывают в своем же духе, т.е. объясняют, что госидеология – заблуждение и грех.
Самое же обидное, что претензии их на (как минимум) причастность к корням и основам этой самой идеологии опровергнуть по-прежнему нелегко. Да не на уровне академической дискуссии, а даже на уровне простого народного суеверия: судя по диатрибам Иоанна Златоуста, не брезговала его паства и в синагогу иной раз заглянуть, и благословения у еврея попросить для нового дома: по древнему-то оно, может, и покрепче будет...
Если не ошибаюсь, именно в этот момент впервые прозвучало ставшее впоследствии столь популярным обвинение в «богоубийстве». Нынешние энтузиасты иудеохристианского диалога видят в нем только и исключительно клевету и проклятье... Но так ли было на самом деле?
V. Кто такой бог, и зачем его убивают
Первое, что можно, по зрелом размышлении, сказать о сем ужасном злодеянии: технически оно неисполнимо. Бывают, конечно, разборки между богами, но смертным-то, по логике вещей, с божеством не справиться... И тем не менее, сюжет этот легко прослеживается в мифологии всех времен и народов.
Дело в том, что сверхъестественность нашего божества пребывает до поры скрытой, обнаруживается она только после... а вернее сказать, в результате убийства. Речь идет о всем известной мифологеме жертвоприношения.
Прежде всего, в ней наличествует некое зло: то ли грех, то ли катастрофа... впрочем, мифам свойственно любую катастрофу трактовать как следствие греха. Имеется также некто, либо обвиняемый в совершении греха и порождении зла (тогда его надо убить в наказание), либо тот, чью жизнь свыше требуют как выкуп за жизнь рода-племени, а иной раз кто-то и сам готов на самопожертвование... тут возможны варианты, но неизменным остается одно: убиенный не гибнет. Напротив, он преображается: из зловредного становится полезным и добрым, из смертного, каким был (или, по крайней мере, казался) в начале превращается в могущественное божество.
Постепенно, в ходе исторического развития, человеческие жертвоприношения сменялись жертвоприношениями животных, но даже бессловесная тварь, на которую условно возлагались все грехи и несчастья, в результате убиения сплошь и рядом приобретала в народном сознании черты существа сверхъестественного. Достаточно вспомнить все зверо- и птицеподобные божества Египта. В России до конца 19 века практиковалось, среди прочих святочных гаданий, вопрошение туши традиционно зарезанного поросенка. Рассказывали даже, что, осерчав, туша эта может на гадальщицу наброситься и голову оторвать (С. Максимов «Нечистая, неведомая и крестная сила»).
Так что богоубийство в подобных случаях (а только в них, повторяю, оно и мыслимо) – функция совершенно необходимая, хотя и весьма амбивалентная. Реальная вина (равно как и ее отсутствие) особой роли тут не играет. ...Инакомыслящего не по делу казнили? Ну, если это «еврейской виной» считать, то получится у нас как в той песенке: «Кругом одни евреи». Афиняне что со своим Сократом вытворили? А Жанну д’Арк за что бургундцы ведьмой ославили? А Гуса император не сжег? А с Сервьеттом что сделал Кальвин? Ну так давайте уже, давайте хором скажем Кайафе: «Ты неправ, Федя!», - да и пойдем по своим делам? ...Э-э, нет! Не так все просто. ...Представьте себе на минуточку, что в момент подготовки распятья во дворце Кайафы раскрывается зилотский заговор с целью захвата власти, и уже им не до Иисуса. Воспользовавшись этим, раскаявшийся Иуда, вместо того, чтобы вешаться, на тридцать серебренников подкупает стражу, и... Подумать страшно! Эдак ведь миру и без спасения недолго остаться! Кто ж тогда, спрашивается, все грехи с нас снимет да на себя возмет?.. От божества неубитого проку мало. ...Так в самом ли деле был Кайафа так уж неправ?..
В некоторых мифах община или представляющий ее жрец сознательно берут на себя ответственность за убийство и даже похваляются им как выражением высшей справедливости. В других - жертва сама объясняет широкой публике, что ликвидация ее есть космическая необходимость. В третьих (например, медвежья церемония Айнов) убийцы оправдываются, заверяют хором: «Не мы убили тебя!».
Христианство времен евангельских склоняется явственно ко второму варианту. Интересно, что именно наиболее антисемитский Иоанн больше всех настаивает на том, что гибель Иисуса была предопределена, что от начала он знал об этом и мог бы избежать ее, но не захотел, дабы как должно исполнить свою миссию. У синоптиков Иисус тоже заранее знает, кто предатель, но у Иоанна он прямо-таки благословляет его на предательство.
Богоубийственный мотив, напротив, ближе к варианту третьему: «Не мы убили тебя!». Деяние, отрицательное и даже преступное, должно быть совершено ради благих его результатов, но преступление пусть совершают другие, а результатами пользоваться будем мы. Следуя той же логике, русские крестьяне (согласно цитированной выше книге С. Максимова) без зазрения совести прибегали к помощи колдунов, будучи при этом уверены, что колдовство – смертный грех и колдуну на том свете за него вечно маяться.
Да колдун-то это мелочи жизни: Ну, вызовет грозу или, на худой конец, градобитие, ну порчу нашлет или, наоборот тому, снимет... по большому счету в мире от этого мало что изменится. А вот ежели, скажем, отрицательный еврей одумается и грех на душу не возьмет, то и положительному Иисусу взять на себя грех мира никоим образом не удастся. Надо, значит, чтоб непременно взял! Потому как, ежели ему в аду не гореть – то и нам вовеки не видать рая! ...Нет,.. то есть, да,.. то есть, конечно,.. мы и ему желаем спасения,.. чтоб уверовал, чтоб, значит, обратился,.. только не сразу... не сегодня, пожалуйста! Подождем лучше до конца света, когда уже терять будет нечего!..
...Различные культуры и религии человечества пути к спасению предлагают разные. Не то чтобы в каждой религии только один-единственный был, но в каждой все же прослеживается свой, основной, магистральный. Иудаизм к спасению идет через историю, или, если угодно, политику – общее дело народа, и потому так важен в нем «закон» - общепринятая модель поведения.
Раннее христианство предпочитает мистерию – путь внутреннего преображения, гибель «ветхого» и рождение «нового» человека. Об этом много и хорошо написано в Посланиях ап. Павла, но и другие мистериальные культы античного мира обещали своим участникам преображение и бессмертие. Пройдя личное посвящение, становится человек иным: очищенным и приобщенным к мирообразующей, высшей силе. На этом фоне мифологема «смерти и воскресения» становится описанием личного опыта преображения при совершении таинств, и путь его – индивидуалистичен и психологичен.
Однако, после Константина на долгие века в христианстве одерживает верх другая концепция, которую можно назвать «коммерческой», «технической» или, например, «разделением труда». Я, рядовой христианин, спасения достигаю тем, что для политических решений есть у меня император, ему же и налоги плачу; для обрядовых постановлений – церковная иерархия, ее же распоряжения исполняю; психологический путь христианского постижения монахи за меня практикуют, того ради и на монастыри жертвую.
Из этой концепции с полной логичностью вытекает и представление об Иисусе, что за меня помер, пред оного же иконой лоб разбиваю; и об еврее, что за меня же его же и убил, и нет ему за то во веки веков прощения (а я не виноват!). Это путь – магии.
Замечали ли первохристиане разницу? Разумеется, замечали, и писали об этом неоднократно, но... Бытовало у них на сей счет одно заблуждение, которое (подобно тому же антисемитизму!) христианство пережило и является весьма распространенным и актуальным и в наши дни: переоценка роли воспитания и образования. Помнили они, что не так уж давно отцы их из такого же вот язычества в полулегальные, преследуемые общины вступали, и там – менялись, оставляли свое идолопоклонство и на магию не уповали уже. Потому и надеялись постепенно, со временем, всю эту дикую языческую публику перевоспитать и на путь истинный наставить.
Только вот забыли они, что отцы-то их сперва сами в язычестве да в магии разуверились, нового искать стали, да общины те и нашли. Конечно, Павел со товарищи вчерашних язычников активно перевоспитывали, но прежде всего перевоспитывали неофиты самих себя. А прочие все – остались язычниками. И верить продолжали, хоть и в нового идола, но по прежним законам. И вероятно, если бы кто-нибудь попытался им объяснить, что неправильно это – попросту не поняли бы, о чем речь. Поклонение их было нелицемерным, поскольку лояльность – непритворная. Не за страх перед императором крестились, а за совесть, подсказывавшую, что всякое царство, в себе разделившееся, - не устоит. Так кому же охота жить в развалившемся царстве?
Так вот возникли и обосновались в сознании христиан две весьма несхожих концепции «жертвы Христовой». В одной из них евреи были, хоть и нехорошими, но людьми, которые уже просто по факту признания своего проигрыша и замыкания в национальные рамки давным-давно опасность представлять перестали. Зато в другой – перешли евреи в измерение иное, мифологическое, в разряд необходимых элементов, на которых держится мир.
Обращение к Вселенской Церкви: "отпусти народ Мой!"
Гибнет народ от недостатка ведения...
|
| |
| |
| Галилеянка | Отправлено в: Среда, 08 Апреля 2009, 17:40 | Сообщение № 2 |
|
Администратор
Сообщений: 5588 C нами с 01 Июня 2006
Откуда: Израиль
Статус: Отсутствует
| VI. От новых народов до Нового Времени
Молодые народы, пришедшие на смену античной цивилизации, как на западе, так и на востоке, в христианстве были заинтересованы прежде всего из политических соображений - как в госрелигии. Язычество их было еще сравнительно молодо, исповедовали его всерьез, ни о каких философиях и мистериях и слыхом не слыхали, следовательно, ни о каком понимании «жертвы Христовой», кроме чисто языческого, и речи быть не могло. Так что с антисемитизмом они, иной раз, знакомились раньше, чем с евреями, а мифологема жертвоприношения имела для них характер вполне практический.
По свидетельству того же Максимова, принесение в жертву животных, при закладке, например, мельницы или бани, или для защиты скота от падежа, практиковалось в русской деревне, как минимум, до середины 19 века. В 40 годах того же века в случаях исключительных (например, засуха и угроза голода) приносились жертвы и человеческие (сравн. «Юдоль» Н. Лескова).
На должность штатной жертвы еврей подходил по целому ряду параметров. Во-первых, был он, по определению, сверхъестественным существом с отрицательной коннотацией. Во-вторых, был чужим и непохожим – со своим языком, своими одеждами и обычаями, что вызывало закономерную ксенофобическую реакцию. А в-третьих, обладал навыками и преимуществами культуры древней и городской, что молодые народы с легкостью принимали за угрожающую магическую власть.
Об этом периоде написаны сотни хороших и разных книг, так что не требуется объяснять, что бывали у нас с «почвенными нациями» отношения разные, был и обмен философскими идеями, были и взаимовыгодные экономические связи, и периоды относительной тишины и благоденствия, и такие, что совсем наоборот, но я сейчас хочу обратить внимание только на один специфический аспект: Преследования евреев, поскольку они имели место, были не чем иным как человеческими жертвоприношениями, сиречь, ритуальными убийствами.
На это указывает и вполне планомерное приурочивание погромов к соответствующим датам церковного календаря (Святая Неделя) или особо благочестивым начинаниям (Крестовые Походы), но также и смехотворность «рационализации» - так называют психологи попытки найти рациональное объяснение для действий, вызванных на самом деле импульсами подсознательными. Приписывать еврейским козням (типа отравления колодцев) эпидемию чумы – значит, предположить, что ростовщик стремится, явно себе в убыток, переморить своих должников.
Но приписывание избранной жертве вины за что угодно, вплоть до солнечного затмения, вовсе не предполагает, что она действительно хотела или могла все это осуществить. К примеру, обладатель «дурного глаза» вовсе не обязан сам совершать или даже желать тому, на кого взглянет, чего-нибудь нехорошего. Достаточно ему и без всякой мысли глаза поднять на кого-то – ан уж, не миновать беды! В некоторых, описанных Фрезером, культурах Африки от обреченного нарочно требуют совершить, если не все, то многие преступления, запрещаемые местным законом, и только потом убивают, чтоб понадежнее все эти безобразия с собой в могилу унес. А уж знаменитый «козел отпущения», при всем его, козлином, желании не смог бы по-людски согрешить, однако, грехи людей на него-таки нагружали.
Вот вы, к примеру, знаете, почему евреев так любили обвинять в осквернении освященной гостии? Потому что христиане очень любили ее использовать для всякого рода колдовства. В конце концов, начали католические священники причастие прихожанам прямо в рот класть, чтоб по нечаянности не злоупотребили (да и то, мерзавцы, не глотали – за щеку прятали и бежали поскорей ворожить!). В православной церкви с этим проще было: освящают-то только частицу, так что всю остальную просфору для увеличения урожайности в севалку закладывать – не вовсе святотатство.
А знаменитый Кровавый Навет – разве мог бы он приобрести такую популярность, если бы добрым христианам не внушали строго, что человеческие жертвоприношения (евреи не в счет) – вещь абсолютно недопустимая... Но все ж таки они к этому эффективному средству потихонечку иной раз прибегали...
Так вот, чтобы в случае необходимости полезные сии прегрешения безнаказанно совершать было возможно, припишем их еврею и привлечем его к самой суровой ответственности! ...Как вы сказали? Еврей ничего такого не делал?.. Ну так и что? Иисус-то, сказывают, и вовсе в жизни не согрешил, а как распяли его, так со всех нас грешных грехи-то и послетали. Вы уж не сомневайтесь, метода железная– надежней не бывает!
Историки подтверждают: волна антисемитских преследований, инициатива погромов не сверху шла, а снизу, не от начальства церковного, а от чутья языческой массы. Разумеется, феодалы, как светские, так и духовные, этим охотно пользовались и эксплуатировали по мере сил, но, с другой стороны, их циничное корыстолюбие спасало нас не раз и не два. Спасало и то, что церковь, пусть иной раз больше на словах, пусть и с весьма переменным успехом, все же вела борьбу с язычеством. Возьмите, к примеру, тот же Кровавый Навет. Чем, по вашему, можно объяснить что церковь, веками упрямо отказывалась подтвердить его?
Официальное подтверждение наличия у евреев подобной практики неминуемо стало бы в глазах широких масс подтверждением ее эффективности. Евреи, будучи существами сверхъестественными, куда лучше прочих смертных владеют секретами магического могущества. А коли так - стало быть, кровь христианских младенцев и вправду сильнодействующее средство. Да если бы церковь подобное обвинение хоть раз подтвердила - представляете, какая волна детоубийств прокатилась бы тогда по Европе!!!
Однако, к концу описываемого периода настали для церкви трудные времена. Общество стремительно менялось, город вытеснял деревню, рассыпались патриархальные общины... За человекобожием Ренессанса последовал протестантский раскол... Очень огрубляя и безбожно схематизируя (на самом-то деле все было, конечно, куда-а-а сложнее!) можно сказать, что наметились в церкви две основных стратегических линии обороны, которые, опять-таки очень огрубляя, можно ассоциировать одну – с доминиканцами, другую – с иезуитами.
Игнатий Лойола, человек не церковный, а военный, самоучка и книгочей, на собственном опыте открыл очень древнюю и не очень популярную в массах традицию личного обращения, той самой мистерии смерти и воскресения, которая привлекала первохристиан. На том и строилась вся его политика: реформа образования – чтобы вооружить каждого знаниями, достаточными для личного выбора в пользу церкви; духовные упражнения – интеллектуальная и эмоциональная личная проверка собственной совести; личное воспитание через духовников всех сильных мира сего, чтобы они принимали нужные и правильные решения; личное подчинение ордена непосредственно Папе (что давало, между прочим, возможность и лично поспорить с ним, ежели ошибется). И наконец – демонстративное нежелание занимать в церкви должности, связанные с управлением массами. Не то, чтобы иезуиты власти не хотели (хотели, да еще как!), но добиваться ее хотели они принципиально иными средствами.
Доминиканцы же, напротив, делали ставку на массу, ее традиции, вкусы и верования, в которых почетное место занимали как жертвенная мифологема, так и безусловная вера в эффективность магии. Ясно, что такой путь просто не мог не привести к инквизиции, жертвами которой стали уже далеко не только евреи, хотя и нас, конечно, не забывали тоже.
Впрочем, это уже не помогло. Одержав в многовековой борьбе победу над духовной, светская власть не желала больше связывать себя госрелигией. Она разрабатывала собственную идеологию, будь то просвещенческий гуманизм или тоталитарное людоедство – церкви дозволено (или не дозволено) было подтягивать в общем хоре, но роль запевалы она утратила, похоже, уже навсегда.
VII. От Нового Времени до наших дней
Новое Время принесло в старую Европу множество перемен, и среди них, не в последнюю очередь, смену «центра кристаллизации»: если прежде единство государства понималось главным образом как единство религиозное, которое может (но не обязано!) подпираться национальным, то теперь это прежде всего – национальное единство, а религиозного может и не быть.
Не удивительно, что и европейские евреи-ашкеназы проделали ту же эволюцию, удивительно, что они этого до сих пор не признали, создавая себе тем самым уйму дополнительных трудностей, которых им, видит Бог, и без того хватает с избытком. Вместо того, чтобы на новой, национальной, основе сохранить традиционный «кагал» с правом внутренней автономии, которую в прежние времена не оспаривала даже инквизиция, его поспешили объявить учреждением чисто религиозным... аккурат в ту эпоху, когда элита переставала любую религию принимать всерьез!
Отсюда и по сей день не изжитые иллюзии, что, нырнувши в купель, из нее выныриваешь уже «арийцем»... вроде как Иван-Дурак в «Коньке-Горбунке»... Хотя о полнейшей неэффективности подобной операции свидетельствуют как вполне убедительные теоретические рассуждения – от Генриха Гейне до Александра Меня, так и горький практический опыт (например, Эдит Штайн) но... дураков-то нам, как известно, десять лет не рожай – своими обойдемся! Отсюда и уродливые вывихи современной израильской жизни, когда от еврея по отцу требуют давать обещания, которых он заведомо не исполнит, а от раввина – менять галаху в угоду тем, кто ее не соблюдает и не собирается.
Никто, в принципе, на запрещал, да и не мог запретить евреям какой-нибудь демократической страны вести свою собственную внутриеврейскую политику, избрать свое представительство, пусть даже чисто совещательное, чтобы в спорах родить общее мнение по каким-то актуальным вопросам... Сами не хотели. Традиционалистам и раввинов хватало, а прогрессисты бежали, задрав штаны, баллотироваться в парламенты... не затем, сами понимаете, чтоб евреев в них представлять. Так что, в конце концов, новейшими органами общееврейского самоуправления оказались печально известные «юденраты»...
А тем временем, записные благодетели, взявшиеся дикарей этих неумытых к культуре приучать, без особого восторга обнаруживали, что, наскоро умывшись, обходят их «дикари» на первом же удобном повороте. Не только в финансах или в торговле (тут им, как говорится, сам Бог велел), но и в науке, искусстве, политике.
Еврейская верхушка, уверовав твердо, что ничем кроме религии (которой она, как принято было в те годы, дорожила не очень) от всех других-прочих не отличается, воспользовалась происходившей в тот момент в европейском обществе сметой элит. В процессе вытеснения старых новыми возникла некоторая неразбериха с критериями отбора и признаками пригодности, так что в образовавшуюся брешь легко мог пролезть посторонний. А уж в России, где прежнюю элиту попросту повыгнали да повырубили, и вовсе кого ни попадя принимали.
Понятно, что при таком раскладе все прежние, вытесняемые, элиты автоматически становились завзятыми антисемитами, а среди новых антисемитизм, в пику им, не котировался. Тогда-то и сформировалась не исчезнувшая еще и в наши дни иллюзия: антисемитизм в обществе должен постепенно уменьшаться по мере ослабления «правых» и усиления «левых», а в конце концов, с окончательной победой «прогрессивных сил», и вовсе сойдет на нет... А стало быть, будущее лучезарно, все опасности позади!
...Но не об евреях у нас сейчас речь – об антисемитах! Не позабудем, что и они эмансипировались, а потому единый доселе предмет нашего рассмотрения распадается на две части: собственно христианский антисемитизм, продолжавший, по старой памяти, понимать евреев как приверженцев определенной религии, и антисемитизм нецерковного, постхристианского общества, правильно понимавшего, что определение это устарело и нужно новое.
Тогда-то и прозвучало ныне табуизированное словечко «раса»... Да вы погодите, погодите вздрагивать и оглядываться. В те времена понятие это было близко к тому, что именуем мы ныне «этносом», и применялось вовсе не только к евреям. В конце концов, оно даже более адекватно отражало реальное положение вещей, нежели объявление немецких, скажем, евреев «немцами моисеева закона». Иное дело, что излишняя биологизация его отнюдь не украшала, но страшные сказки про особую зловредность «еврейской расы», не биологией порождались. Под покровом новой, наукообразной, рационализации проступали все те же, давно знакомые черты языческого жертвоприношения.
Интенсивно освобождаясь от «суеверий и предрассудков» собственной религии, оставался еврей безусловным пленником чужой мифологии, ритуальным «преступником» и реальным «козлом отпущения» в благополучно пережившей христианство магической картине мира. Но заметно это стало не сразу, потому что различные политические силы новой Европы интерпретировали ее по-разному.
«Правые», в панике по поводу утраты власти, тем более склонны были приписывать это безобразие «еврейским козням», что евреи на самом деле сумели неплохо его использовать. В конце концов, их усилия увенчались знаменитыми «Протоколами сионских мудрецов».
«Левые», до власти дорвавшиеся, благодаря происшедшим в обществе переменам, были, естественно, уверены, что перемены эти – к лучшему. Это раньше, при их предшественниках, все было плохо, а теперь стало хорошо. Для подтверждения этого тезиса подбирался обширный исторический материал, причем, для обличения «мракобесия» как нельзя лучше подходили смехотворные «рационализации» прошедших погромов. Оправдание еврея было не чем иным как побочным продуктом обвинения ретроградов и консерваторов. Антисемитская мифология сама по себе ни у кого протеста не вызывала, прежде всего потому что таковая и не осознавалась почти никем, так что и «оправдание» удобно легло в ее накатанное русло.
Если еврей на самом деле не преступником был, а жертвой, то жертва закланная есть не кто иной как Спаситель и Искупитель, коему по штату положено быть прославленным и принимать поклонение. Этот новый вариант идолопоклонства был под именем «филосемитизма» известен уже в конце 19 – начале 20 века (вспомните хоть М. Горького!), но апогея он достиг после 2 Мировой Войны.
Обнаружив происшедшую Катастрофу и осторожно убедившись, что это не бред больного воображения, ее тут же начали деятельно инструментализировать: Державы-победительницы – против побежденной Германии ( хотя с не меньшим энтузиазмом истребляли нас и французы, и поляки, и украинцы). Левые – против правых (хотя только смерть смогла помешать лучшему другу демократов завершить «окончательное решение» на советский лад). Поколение 68-го в Западной Германии – против этих отсталых и авторитарных предков.
Недорезанного еврея вознесли на пьедестал, объявили «совестью нации», в киббуцном коммунизме прозревали светлое будущее всего человечества, на концертах клейзмеров впадали в экстаз и проливали слезы умиления над идиллическими картинками ушедшей местечковой жизни.
И евреи, увы, имели наивность поверить клятвам «Больше никогда!». Как после знаменитого «дела Дрейфуса» лишь единицы (прежде всего Теодор Герцель) поняли, куда ветер дует, так и после Освенцима почти никто не услышал предостережений Ханны Арендт. Без всякой критики, без малейшего сопротивления позволили евреи использовать себя как материал для сотворения очередного кумира. А у кумиров, по нынешним временам, недолгая жизнь.
Да и прежде бывало... Помните, как князь Владимир обошелся с Перуном, когда тот ему дождя не обеспечил? Вот то-то и оно... Нет ничего проще, чем объяснить теперешнюю вспышку антисемитской истерии именно с левой стороны. И дело не только в страхе, что отымут нефть, не только в ожесточенной конкурентной борьбе против Америки, и даже мировой экономический кризис – это еще не все. Раньше и прежде всего завязла давно уже управляемая почти исключительно левыми Европа в своем собственном, внутреннем, демографическом, идеологическом и культурном кризисе.
Прежде чем изобличать козни коварных исламистов, создающих в Гамбурге базы для террора, а в Бельгии – партию в парламенте, не худо бы вспомнить, что и в Бельгию, и в Германию пришли они на пустующие рабочие места, которые не хотят уже занимать разбалованные пособиями местные уроженцы. Пришли на место нового поколения, которое ни родить, ни воспитать уже не может европейская развалившаяся семья. Страх перед «Третьим миром», готовым мстить пресыщенной, слабеющей Европе за все ее реальные и вымышленные грехи (ты виноват уж тем, что хочется мне кушать!) толкает, в тщетной надежде на примирение, предложить ему искупительную жертву... ту же, что и всегда... А что «вина» евреев как всегда – очередная «рационализация», что изо всех швов белые нитки торчат?.. а что, разве было когда-нибудь иначе?
Но вот ньюанс: в этой новой «охоте за ведьмами» церковь – отнюдь не в передовых рядах. Напротив, по нынешним временам «Le monde» или «Frankfurter Rundschau» - издания куда более антисемитские, чем «Christ in der Gegenwart» или еще по делу Дрейфуса памятная «La Croix». В чем же тут дело?
VIII. Теология после Освенцима
Так называют в церкви те изменения, что произошли в ее доктрине по еврейскому вопросу после Второй Мировой Войны. Причиной их было, если верить самим теологам, потрясение при виде геноцида, отторжение откровенного гитлеровского язычества, осознание историко-теологического родства иудаизма и христианства. Нет никаких оснований сомневаться в их искренности, но... бывают и искренние заблуждения.
За пару веков до того резня, учиненная казаками Хмельницкого (при тогдашней численности населения уничтожен был среди евреев процент не меньший, чем в Холокосте), у христиан потрясений не вызвала никаких. Знаменитый «Молот ведьм», пропитанный насквозь языческими суевериями, был церковью издан в качестве не просто разрешенной – инструктажной литературы. А уж насчет общих корней помину не было почти два тысячелетия.
В какой-то мере подействовала, конечно, ассимиляция: одно дело, когда где-то кого-то режут (притом, что у этого «кого-то» и репутация-то неважная), и совсем иное – когда соседа, с которым двадцать лет душа в душу прожили, ни с того, ни с сего хватают и волокут в Освенцим. Но вот, не думается мне, что была эта мера очень уж велика.
Куда важнее был, на мой взгляд, тот факт, что подсохла и отвалилась та стратегия, которую мы выше условно назвали «доминиканской». Вместе с правом разработки госидеологии исчезла и обязанность приноравливаться ко вкусам и верованиям масс, поддерживать жертвенную мифологию, приискивать «козла отпущения». И перешла постепенно вся западная церковь, не исключая самих доминиканцев, на стратегию «иезуитскую» - христоцентрическую, мистериальную, ориентированную на личность.
То есть, антисемитизма и такая стратегия, конечно, не исключает, но... уже и не требует. Кто хочет – может его придерживаться: в силу традиции или под влиянием общественных настроений (нацизма в годы войны или теперешнего «антисионизма), а кто не хочет – может и отбросить, ссылаясь на то, что у еврея тоже личность имеется. Ни то, ни другое не может уже рассматриваться как потрясение устоев или подрывание основ.
В западной церкви, будь то католическая или протестантская, еврейский вопрос из центра ушел на периферию, стал предметом свободной дискуссии. В годы Второй Мировой немалое количество духовенства и верующих, в том числе и оккупированных стран, в этом вопросе поддержали Гитлера. Но не редкостью были и епископы, открыто протестовавшие против депортации, священники, произносившие проповеди в защиту евреев, монастырские пансионы, скрывавшие еврейских детей.
Да и сейчас, в разгар общеевропейской антисемитской истерии, прячутся по углам последние дон-кихоты «иудеохристианского диалога», раздаются на западе из церкви, вплоть до самого Ватикана, отдельные голоса в защиту наших прав и нашего государства... само собой разумеется, отдельные, нетипичные,.. но все же они существуют, и в правоверии их никто не сомневается.
Зато в церкви восточной – картина совсем другая. Даже в годы самых лютых гонений советского лихолетья не переставала РПЦ считать себя носительницей единственной легитимной идеологии Государства Российского. Ее готовность, по первому зову сотрудничать со всякой властью, не трусливой беспринципностью объяснялась, напротив, она была вот именно делом принципа: Нет власти иначе как от Бога, и если даже досталась нам ныне, по грехам нашим, власть жестокая и несправедливая, все равно в России без православия власти быть никак невозможно.
Покуда признание таких претензий со стороны реально существующей власти было крайне маловероятно, возможны были явления типа А. Меня и его окружения, хотя на них и прежде смотрели косо, но с падением коммунизма в их адрес все чаще слышатся прямые обвинения в ереси.
После восстановления храмов, первой заботой РПЦ стало «пометить территорию» - руками госорганов оградить госрелигию от возможной конкуренции других христианских исповеданий. При таком понимании собственных прав и обязанностей от антисемитизма не скрыться никуда. И идет он, как всегда в таких случаях, не сверху, а снизу. Тем более, что власти церковные претензии официально признавать пока не торопятся. Надо, значит, приступать к мобилизации масс... а чем же их, родимых, мобилизуешь, ежели не погромом?..
IX. Резюмируем вкратце:
1. Первой необходимой предпосылкой возникновения христианского антисемитизма были конфликты с евреями в эпоху утверждения христианства как самостоятельной религии.
2. Второй – не менее, если не более необходимой – исторический компромисс, на который христианство (как все прочие мировые религии, не исключая и иудаизма) пошло с язычеством масс. Антисемитизм как мировоззрение неотделим от языческой, магической мифологемы «жертвоприношения».
3. В принципе, культурно-мировоззренческое наследие христианства достаточно богато, чтобы, в случае необходимости, обойтись без антисемитизма, но... лишь ценой добровольного отказа от привилегий госрелигии. Евреи от этого, впрочем, выигрывают мало, поскольку новая госидеология может себе позволить отказаться от христианства, но от язычества – никогда.
4. Так что о перспективе примирения «братьев-врагов» говорить еще рано...А может, уже поздно... Учитывая, что оба находятся ныне под угрозой уничтожения, и на борьбу с беспощадным врагом евреям в одиночку не хватит сил, а христианам явственно не хватает воли. Г. Гейне, крестившийся в целях прагматических (по его словам, он никогда не сделал бы этого, если бы мог прожить кражей серебряных ложек с чужих буфетов) на еврейские темы писать не переставал и с полным правом утверждал, что никогда не покидал еврейства. Крещеный во младенчестве А. Мень христианство свое принимал всерьез, но видел в нем религию «вселенскую», ни от кого (в том числе и от еврея) не требующую отказа от своего народа и национальной культуры.
Элла Грайфер
Обращение к Вселенской Церкви: "отпусти народ Мой!"
Гибнет народ от недостатка ведения...
|
| |
| |
| |
