Семен Резник

Почем нынче кровь Иисуса Христа? Это довольно точно подсчитано. За первые пять дней проката фильм Мэла Гибсона «Страсти Христовы», где кровь Иисуса бьет фонтанами и журчит ручьями, принес 125,2 млн долларов, а к моменту написания этой статьи поступления превысили 200 млн. Пик посещаемости наблюдался на Пасху.

ФашизоиднаЯ этика

Человек – это не всегда звучит гордо. Слишком много злого себялюбия гнездится в душе человека, но в ней же заложено стремление к добру и свету. Одно из назначений искусства – тыкать носом почтенную публику в ее собственные зловонные гнойники и миазмы. Искусство выполняет гигиеническую функцию: демонстрируя нам наши мерзости, оно помогает от них очищаться, помогает сидящему в нас зверю очеловечиваться.

Если это верно относительно искусства вообще, то в отношении к произведениям на сюжет жизни и смерти Иисуса Христа – особенно. По христианскому вероучению, Иисус Назорей был средоточием всего божественного, что есть и может быть в человеке, при полном отсутствии всего звериного. Сами по себе его проповеди не очень отличались от проповедей других «книжников и фарисеев», но он подкрепил слово великим, добровольно взятым на себя страданием, «смертью смерть поправ». Крестный путь Иисуса – это центральный пункт христианского вероучения. Его самопожертвование призвано служить вечным вдохновляющим примером для подражания. Планка поднята так высоко, что ни одному смертному до нее не дотянуться; но тянуться к ней всеми помыслами и душевными стремлениями должно: только так можно спастись, то есть обрести бессмертие.

Совсем не о том фильм Мэла Гибсона.

«Страсти Христовы» длятся два часа восемь минут. Для меня это было время пытки. Более гадкого, циничного попрания всего человеческого в человеке мне видеть не доводилось.

Отзывы о фильме стали появляться задолго до его выхода на широкий экран, и почти все рецензенты считали нужным подчеркнуть, что в фильме слишком рельефны сцены насилия. Я недоумевал: а как же иначе? Иисус подвергся страшным истязаниям и был казнен самой жестокой казнью, так можно ли автору фильма обойтись без сцен насилия?

Но посмотрев фильм, я понял, что имели в виду рецензенты. Жестокости в фильме не просто много, она не просто торжествует, как это, увы, часто бывает в жизни, – она упивается собой и своим торжеством.

Комментатор газеты «Вашингтон Пост» Ричард Коэн назвал фильм Гибсона фашизоидным (fascistic), имея в виду то, что для Гитлера и Муссолини насилие было не только средством достижения политических целей, – оно само было целью. Фашизм создает культ насилия, его этику. Сочувствие, сострадание и другие человеческие порывы предаются поношению, бить лежачего считается доблестью. Этика насилия и доминирует в фильме Мэла Гибсона, считает Р. Коэн. Должен сказать, что я редко разделяю взгляды этого публициста, но тут полностью с ним согласен.

Отвратительные экзекуции Гибсон демонстрирует долго, со смаком и упоением, щедро используя сильнодействующие наркотические средства кинематографа: цвет, звук, супер-крупные планы, особые эффекты. Он говорит, что ничего не привнес от себя, а только экранизировал евангельские сказания: «Критики, у которых возникли проблемы со мной, фактически не имеют проблем с моим фильмом. У них проблемы с четырьмя Евангелиями».

Эти возражения смехотворны. Проблемы с четырьмя Евангелиями – особая статья. Религиозные тексты противоречивы, метафоричны, образный строй их многопланов, притчи и иносказания толкуются по-разному (что и происходит на воскресных и иных церковных службах по всему миру). «Прекрасна мораль Нового Завета, но это ведь зависит от того, какой смысл мы вкладываем в метафоры и аллегории», – заметил Чарльз Дарвин, теолог по первоначальному образованию (он готовился стать священником). Мэл Гибсон вложил в метафоры и аллегории свой аморальный смысл. Его фильм – это Евангелие от Лукавого.

Чарльз Краутхаммер, другой коломнист газеты «Вашингтон пост», в качестве примера «отсебятины» Гибсона указывает на сцену бичевания. В фильме она длится десять минут, тогда как в трех Евангелиях об этом едва упомянуто, а в одном не упомянуто вовсе. «Почему десять? Почему не пять? Почему не две? Почему не ноль?» – спрашивает Краутхаммер. К этому можно добавить, что зритель в кинозале не держит в руках хронометра. Манипулируя нехитрыми приемами, Гибсон растягивает бичевание так, что в восприятии зрителя оно длится часами.

Но даже не продолжительность сцены ужасает больше всего.

Я вспоминаю рассказ Льва Толстого «После бала», с кульминационной сценой наказания солдата, прогоняемого сквозь строй. Никак не скажешь, что Лев Николаевич был недостаточно выразителен в изображении насилия. Я читал рассказ еще в детстве и, кажется, никогда не перечитывал, но до сих пор стоит перед глазами эта согбенная жертва, удивленно поворачивающая голову на каждый удар шпицрутена, прося: «Братцы, помилосердствуйте!» И офицерская зуботычина «братцу», который решился ударить не сильно: «Будешь мазать, будешь!»

Я не сравниваю скромный творческий потенциал голливудского поставщика масcкультуры с литературным гением великого писателя, я говорю о противонаправленности их внутренних установок: протест против насилия у одного и его культ у другого.

Римские экзекуторы в фильме Гибсона работают не просто на совесть – они упиваются своей методичной работой (хотя она и утомительна), они получают от нее ни с чем не сравнимое, прямо-таки сексуальное наслаждение, доходящее, кажется, до оргазма. Их чрезмерное усердие вовсе не продиктовано необходимостью ревностного исполнения приказа, и даже вызывает недовольство у центуриона, надзирающего за экзекуцией, который знает, что Понтий Пилат, прокуратор Иудеи, приговорил Иисуса не по собственной воле, а под давлением первосвященника Каиафы и озверелой толпы иудеев («умыл руки»), и он (центурион) отдал приказ об экзекуции, явно этого не желая.

В фильме эти садисты – не исключение из правила. Сцена бичевания не выделяется из череды аналогичных сцен, ей предшествующих и последующих.

Сцены, где нет насилия над Иисусом, столь мимолетны и невыразительны, что проходят почти незамеченными. Ужасы расчетливо усиливаются, непомерно гиперболизируются. В действительности ни один человек не мог бы вынести десятой доли тех мук, через которые Гибсон проводит Иисуса. В человеческом организме нет и половины того количества крови, которое теряет Христос в фильме. За исключением нескольких человек, близких к Иисусу (его мать, Мария Магдалина, двое-трое учеников да еще помогающий нести крест Симон Киринеянин), все участники массовки с гнуснейшим ликованием глумятся над жертвой – и кровожадная толпа иудеев, следующая за ним по пятам, и иудейские священнослужители, требующие его смерти. И до вынесения приговора, и, еще больше, – после.

Ну, а как ведет себя жертва? Протестует? Кричит от боли? Пытается оправдаться? Молит о снисхождении, как солдат у Толстого? Или пытается устыдить своих гонителей, как, например, в Евангелии от Луки: «Как будто на разбойника вышли вы с мечами и кольями, чтобы взять меня! Каждый день бывал Я в храме, и вы не поднимали на Меня рук» (22: 52–53).

В Евангелии от Лукавого ничего подобного нет. В той же сцене бичевания – не знаю, что отвратительнее, – упоение палачей или безропотность жертвы. В ответ на ритмичные удары бича с острыми, глубоко проникающими шипами – столь же ритмичное рефлекторное подергивание спины, методично превращаемой в кусок кровоточащего мяса. Лица истязаемого почти нет на экране, а когда оно появляется на несколько секунд, то выражает такую безграничную покорность, словно он по-своему тоже упивается экзекуцией, испытывая оргазм.
Под стать бичеванию и бесконечно длинный путь на Голгофу. Окровавленный, до предела изможденный Иисус с готовностью тащит на своей худосочной спине тяжеленный крест. Ноша непосильна, он то и дело падает, крест валится на него. Его поднимают ударами бичей и пинками, под улюлюканье толпы, но в его реакции на издевательства нет даже молчаливого укора. С безграничной покорностью он делает шаг, другой и снова падает.

Некоторые критики наивно уличают Гибсона в невежестве: по ритуалу варварской казни, «нести свой крест» значило нести перекладину, а вертикальный столб, к которому она крепилась, был врыт в землю заранее. Но Гибсон все это знает не хуже критиков: два разбойника, которым предстоит быть распятыми вместе с Иисусом, несут именно перекладины. Кстати, ведь и разбойники должны были быть подвергнуты бичеванию – таков ритуал казни, но на крестах они висят чистенькие и свеженькие, точно только что из бани. Это чтобы больше ужаса нагнать видом кровавой отбивной, в которую превращено тело Иисуса. Повторю еще раз: отвратительно в фильме не только то, как садисты-истязатели куражатся над своей жертвой, но и мазохистская готовность самой жертвы безропотно покоряться и подсоблять палачам.

Гиперболизация насилия и страданий, не вызывающих сострадания, – такова фашизоидная этика и эстетика фильма Мэла Гибсона.

Кровавый навет

Иудея времен Иисуса Христа была заштатной провинцией могущественной Римской империи, но народ не забывал о былом величии и не мирился с унизительной зависимостью от супостата. Сопротивление имперским властям – пассивное и активное – выражалось самыми разными способами, что заставляло их проводить карательные операции с одной стороны и действовать по принципу «разделяй и властвуй» – с другой. Прокуратор Иудеи (наместник императора) должен был обеспечивать поступление в казну дани и не допускать бунтов. И он, конечно, не забывал себя, что делало дань непомерной. Каждый новый прокуратор отличался от предыдущего, как голодный волк от сытого. Поборы и гнет возрастали, недовольство усиливалось, репрессии ужесточались.

Сбор дани для римлян облегчал религиозно-политический раскол среди евреев. Служители Храма и их окружение составляли привилегированную касту саддукеев. Они преданно служили римским властям, вместе с ними вытравляя крамолу. Выдающийся исследователь зарождения христианства Хайам Маккоби остроумно называет их иудейскими квислингами (по имени главы норвежских фашистов Видкуна Квислинга, который содействовал захвату Норвегии гитлеровцами и был поставлен ими во главе прогитлеровского правительства).

Саддукеям противостояли народные учителя – фарисеи. Моральное учение иудаизма они ставили выше ритуальных служб и жертвоприношений в Храме. Буквальному пониманию священных текстов они противопоставляли их творческое истолкование. Среди фарисеев было немало странствующих проповедников, обладавших незаурядным ораторским талантом и собиравших толпы последователей. Между фарисеями происходили публичные диспуты по поводу тех или иных религиозных установлений. Известный из Евангелий спор Иисуса с «книжниками и фарисеями» о том, можно ли в субботу заниматься врачеванием, был довольно типичным.

В обстановке религиозной экзальтации и всеобщего недовольства народ жил ожиданиями Мессии, то есть Царя (по-гречески – «Христа»), который освободит страну от иностранного господства и восстановит независимое еврейское государство. А поскольку спрос рождает предложение, то «мессии» время от времени появлялись. Римляне в таких случаях принимали карательные меры, чтобы подавить движение в зародыше, дабы оно не достигало опасных размеров.

Как можно понять из Евангелий, проповеди Иисуса Назорея пользовались большой популярностью среди евреев. Он, видимо, глубоко верил в то, что является Мессией, но открыто говорить этого не мог, прибегал к иносказаниям, притчам, аллегориям, что вообще было в духе религиозных дискуссий. То он говорил, что принес не мир, но меч, то призывал к смирению. Даже ученикам своим он мог открыть далеко не все. Однако молва о нем распространялась, проповеди пересказывались, умолчания домысливались, притчи и аллегории перетолковывались, популярность росла, делая его опасным для римских властей и еврейских «квислингов». Надо полагать, что операция по ночному «захвату» бунтовщика была согласована с Понтием Пилатом или даже проводилась по его приказу, но Евангелия об этом не сообщают.

Понтий Пилат, пятый прокуратор Иудеи, отличался свирепой жестокостью и коварством. Он не пытался сглаживать конфликты с подвластным ему населением, а, напротив, всячески их обострял и провоцировал. Свидетельства этого можно найти в исторических трудах Иосифа Флавия и других античных авторов. Похоже, что и отозван он был из Иудеи именно за «превышение власти», которое порождало новые и новые смуты.

Евангелия рисуют иной портрет Понтия Пилата. Здесь он предстает мягким и сравнительно справедливым правителем. Он не признал за Иисусом никакой вины, «искал отпустить его» (Иоанн, 19: 12), но, «видя, что ничто не помогает, но смятение увеличивается, взял воды и умыл руки пред народом, и сказал: невиновен я в крови Праведника Сего; смотрите вы. И, отвечая, весь народ сказал: кровь его на нас и на детях наших» (Матфей, 27: 24–25).1 Да и сам Иисус оправдывает Пилата: «ты не имел бы надо мной никакой власти, если бы не было дано тебе свыше, посему более греха на том, кто предал Меня тебе» (Иоанн, 19: 11). Логика сомнительная: ведь если власть Пилата над Иисусом дана свыше, то и те, кто его выдал, могли сделать свое черное дело по внушению свыше – почему же на них больше греха?

Евангелисты отмывают Понтия Пилата от крови Иисуса, хотя прекрасно знают, что только он имел власть казнить и миловать. Фактический материал, которым они оперируют, часто говорит не о том, что они пытаются внушить читателям, поэтому художественно выразительный, эмоционально насыщенный текст соткан из не стыкующихся элементов. Настойчиво повторяя, что он не видит вины за Иисусом, евангельский Пилат, тем не менее, не сомневается в том, что тот выдавал себя за Мессию, то есть поднимал народ на бунт против Рима. Подтверждения этому есть во всех Евангелиях. Вот некоторые из них:

«Хотите ли, отпущу вам Царя Иудейского» (Марк, 15: 9; Иоанн, 18: 39);
«И сказал Пилат иудеям: се, Царь ваш!» (Иоанн, 19: 14); =
«Царя ли вашего распну?» (Иоанн, 19: 15).

Более того: «Пилат же написал и надпись и поставил на кресте написано было: Иисус Назорей, Царь Иудейский» (Иоанн, 19: 19). То есть Пилат собственными (умытыми!) руками начертал на табличке формулу обвинения, обосновывавшего смертный приговор. По поводу редакции этой формулы у него даже произошел спор с иудейскими первосвященниками. Они просили его: «Не пиши: “Царь Иудейский!” (чего доброго, народ и вправду уверует в это), но что он говорил: “Я Царь Иудейский”» (то есть он лишь выдавал себя за Царя). Пилат (с заметным раздражением) отвечал: что я написал, то написал». (Иоанн, 19: 21–22). Показал-таки им, кто босс!

Итак, Пилат был уверен, что Иисус Назорей подстрекал евреев восстать против власти Рима. Более тяжкого преступления, в его глазах, быть не могло, потому он и приговорил бунтаря к самому позорному и мучительному виду казни, применявшемуся в империи (как многих до и после него) – к распятию на кресте. Иного приговора от него нельзя было и ожидать. На нем и лежит кровь Иисуса Христа.

Теперь очертим круг его соучастников. В первую очередь, это римские легионеры, подвергшие Иисуса пыткам и издевательствам, надевшие на него терновый венец и, наконец, распявшие его на Голгофе. Затем это еврейские «квислинги» – саддукеи, во главе с первосвященником Каиафой. И, наконец, толпа, жаждавшая кровавых зрелищ и кричавшая: «Распни его!»

Если исходить только из традиционного церковного истолкования евангельских текстов, то толпа состояла из иудеев. Однако уже в пятой книге Нового Завета – «Деяниях святых апостолов» – мы находим информацию, которая заставляет в этом усомниться.

На пятидесятый день после кровавой драмы свершилось в Иерусалиме великое чудо, в память о котором христиане празднуют пятидесятницу. Согласно преданию, в тот день одиннадцать апостолов «были единодушно вместе» (Павел еще не присоединился, поэтому их одиннадцать), и сошел на них Дух Святой в виде одиннадцати огненных языков, и после этого они обрели дар «говорить на иных языках», и с тех пор «каждый слышал их говорящих его наречием». (Деяния, 2:1; 2:4, 2:6). В «Деяниях» говорится, что апостолы обратили свою многоязыкую проповедь к иудеям, пришедшим в Иерусалим со всего античного мира по случаю еврейского праздника, так как иудеи диаспоры не знали арамейского языка, а знали только языки тех стран, откуда прибыли. Но далее апостол Петр говорит им об Иисусе Христе: «Сего, по определенному совету и предведению Б-жию преданного, вы взяли и.. ... пригвоздивши руками беззаконных, убили» (Деяния, 2: 23). Значит, внимавшая ему многоязыкая толпа как раз и кричала «Распни его!», то есть эти люди находились в Иерусалиме как минимум пятьдесят дней назад, так что это были не паломники, прибывшие на несколько дней по случаю праздника, а постоянные жители города. Но жители Иерусалима, не говорившие на арамейском языке, вряд ли могли быть евреями.

Выдающийся православный теолог, профессор Санкт-Петербургской духовной академии Д. А. Хвольсон (1819–1911), хорошо владевший всеми древними языками и изучивший широкий круг источников – христианских, еврейских, языческих, был, вероятно, первым, кто строго научно доказал, что толпа, требовавшая казни Иисуса, была многонациональной, и евреи в ней отнюдь не преобладали. Впоследствии к этой теме обращались многие теологи и историки и приходили к аналогичным выводам, чем прояснили одно из самых непонятных мест Нового Завета.

Согласно Евангелиям, Иисус был настолько популярен среди евреев, что его боялись арестовать при дневном свете, чтобы не вызвать возмущения в народе; а уже на следующий день народ требовал от Пилата его крови, ему самому, уже распятому, издевательски кричал: «Если ты Царь Иудейский, то спаси себя сам». Как это может быть? Настроения толпы переменчивы, но не до такой же степени. Но если толпа была многонациональной, а, значит, большая ее часть не слышала проповедей Иисуса и не знала его, тогда все объясняется просто.

Итак, понятно, кто повинен в казни «Царя Иудейского»: многоязыкая чернь, жаждавшая кровавых зрелищ, Понтий Пилат, римские легионеры, саддукеи. Существовать Иудее оставалось недолго: всего через три десятилетия в Иудее вспыхнуло-таки восстание. В кровопролитной войне римские легионы взяли верх – главным образом из-за раздоров в рядах повстанцев. Тысячи их были распяты на крестах, тянувшихся рядами на многие километры. Иерусалим был разрушен до основания, остатки населения изгнаны и рассеяны. Храм тоже был разрушен. Б-гослужения и жертвоприношения в нем прекратились, что и положило конец касте саддукеев, ибо ее существование было неотделимо от Храма.

Еврейский народ сумел пережить катастрофу и сохранить свою сущность благодаря фарисеям, то есть народным учителям, раввинам. Как и Иисус Назорей, по-видимому тоже фарисей, они проповедовали, что Бг обитает в душе человека и потому, каким бы тяжелым ударом для него ни было разрушение Храма, он может продолжать свое существование и исповедовать свою религию.

Современные евреи – отдаленные потомки фарисейской ветви иудеев. С теми, кто предал Иисуса и требовал его смерти, у них нет ни генетической, ни духовной связи. Во всяком случае, ее не больше, чем у современных итальянцев или, допустим, у немцев (историки полагают, что Понтий Пилат был этническим германцем) с римскими легионерами, распявшими на кресте Иисуса и еще 250 тысяч евреев, как напомнил Мэлу Гибсону преподобный Майкл Эванс.

Почему же Евангелия так тенденциозно свидетельствуют о тех судьбоносных событиях? Историки, теологи и иерархи Церкви это знают.

Ранних христиан римские власти считали одной из иудейских сект и преследовали, как всех иудеев фарисейского толка, столь непокорных и склонных к бунту. Христиане хотели ладить с властями и стремились убедить их в своей лояльности. На это накладывалась их потребность в четкой самоидентификации, которая бы перерезала пуповину, соединявшую их с иудаизмом. Таков был социальный заказ, который выполняли евангелисты, стремясь изложить историю жизни и смерти Иисуса Христа в духе наибольшего благоприятствования Риму и наименьшего – иудеям.

Канонические Евангелия создавались через сорок – восемьдесят лет после описываемых событий, когда они все больше отходили в прошлое и подробности забывались, уступая место домыслам. Так, проримская и антиеврейская направленность усиливается по мере отдаления от событий: в меньшей степени она присутствует в самом раннем Евангелии – от Марка, в наибольшей степени в самом позднем – от Иоанна.

Да и тексты Евангелий дошли до нас не в первозданном виде. Самые ранние из сохранившихся списков специалисты относят, в лучшем случае, ко второй половине IV века. Около 300 лет они переписывались бессчетное количество раз, и никто не знает, какие «редакционные поправки» вносили переписчики. Ясно лишь то, что вектор этих поправок был направлен в сторону усиления той же тенденции, ибо с течением времени христианство все больше противополагало себя иудаизму и адаптировалось к римско-языческому миру.

В последующие века, когда языческий мир стал христианским и только иудеи упорствовали в своем непризнании Иисуса Назорея богом, эта тенденция продолжала нарастать, что отражалось и в переводах евангельских текстов, и еще сильнее – в их интерпретации церковными писателями и проповедниками. Кровавый навет на евреев усугублялся и обретал все более зловещие черты. Религия любви находила в евреях объект «оправданной» ненависти. Так создавалась атмосфера, в которой становились возможными погромы, изгнания, казни, всевозможные запреты и ограничения, черта оседлости, бесчисленные поборы, издевательства и – наветы, наветы, наветы. И – Холокост.

Только после второй мировой войны, когда совестливые идеологи христианства стали признавать историческую ответственность за Холокост, началось трудное и ухабистое движение в обратную сторону. Стали публиковаться работы, в которых честно разбирались больные вопросы. Предварительные итоги этой трудной работы подвел второй Ватиканский собор в начале 1960-х годов, который вынес официальное решение, снимающее с евреев вину за распятие Христа.

Для Мэла Гибсона, позиционирующего себя как твердокаменного католика, решения Ватиканского собора – ничто. Создав «Евангелие от Лукавого», он пошел дальше всех своих предшественников. Подавляющее большинство зрителей покидает кинотеатр в уверенности, что «жиды Христа распяли».

«Если я, правоверный еврей, могу после просмотра фильма испытывать ненависть к евреям, то как же он должен воздействовать на правоверного христианина!» – пишет психиатр Марк Комрад.

«Я не убивал Иисуса Христа!» – восклицает в горько-иронической манере Арт Бухвальд, вспоминая издевательства, каким подвергался школьником со стороны своих однокашников итальянского и ирландского происхождения. – «Хорошо, я убил Христа. Теперь вы слезете с меня и отпустите меня домой?»

«Я повторяю это всю мою жизнь, – продолжает сатирик. – Нет! Я не убивал. Меня там даже не было…. Некоторые люди используют его распятие как оправдание, для того чтобы убивать других людей. Христос учил не этому… Должен ли был Мэл Гибсон делать этот фильм? Почему бы и нет? Если бы только люди, посмотрев его, не стали говорить, что я убил Иисуса Христа».

Вопрос о событиях, что произошли в Иерусалиме без малого две тысячи лет назад, – не академический.

За ними тянется шлейф племенной и религиозной ненависти, он и сегодня дымится кровью. Чарльз Краутхаммер озаглавил свою статью без всякой иронии: «Кровавый навет Гибсона».

Сага о трехстах миллионах

В интервью с Дайан Сойер Гибсон сказал, что хотел шокировать публику. Этой цели он достиг, но ничего сверх этого. С чисто кинематографической точки зрения его «Страсти Христовы» – это поделка средней руки, даже ниже среднего. Ведущие роли в фильме играют первоклассные актеры Джим Кавизел и Маджа Моргенстерн, но Гибсон не дал им реализовать свои дарования. В фильме не раскрываются характеры действующих лиц, их психология, нюансы душевных движений – актерам не на чем себя проявить. Персонажи фильма предельно схематичны, они только кирпичики, из которых режиссер складывает постройку.

Мэл Гибсон давно и прочно входит в десятку наиболее популярных киноактеров, а в 2003 году он оказался на первом месте, опередив Джулию Робертс, Шона Коннори и других звезд первой величины. Как кинорежиссер и продюсер Гибсон тоже в числе ведущих. Несмотря на это фильм отвергли основные голливудские фирмы, после чего Гибсон решил вложить в нее собственные капиталы. Расходы составили 25 млн долларов, и он выложил их не затем, чтобы потерять. Он сообразил или угадал чутьем, что в век глобального террора, замешанного на религиозной ненависти вообще, и к евреям в особенности, нет лучшего помещения капитала, чем в кровь Иисуса Христа.

Но чтобы миллионы людей понесли свои доллары в кассы кинотеатров, нужна реклама – по возможности бесплатная. Тут Гибсон и показал себя гениальным режиссером. Бесплатную рекламу приносит скандал, причем не одномоментный, который быстро забывается, а медленно нарастающий, растянутый во времени, хорошо раскрученный. Он и был мастерски разыгран по законам классической драмы, где ружье, висящее на стене в первом акте, выстреливает в последнем.

За полгода до выпуска фильма в прокат пошли слухи о его «контраверсности». Закрытые демонстрации для тщательно отобранной аудиториии спровоцировали некоторых еврейских и христианских лидеров на тревожные предостережения, которые, конечно, вызвали возражения. С интернетовских сайтов и малотиражных изданий зарождавшийся скандал вокруг почти никем еще не виденной ленты перешел в программы ведущих телеканалов. Таково было начало многоходовой комбинации.

Своевременно и расчетливо была задействована собственная религиозность Мэла Гибсона. Он, как оказалось, католик, но не такой, как основная масса католиков, а особенный, твердокаменный, – так сказать, католический саддукей. Чтобы пролить свет на особенности этой особой ветви католицизма, на телеэкраны вытащили Гибсона-старшего, и он бойко объяснил, что Холокост – это выдумка евреев. Сын в нашем цивилизованном мире за отца не отвечает; но принадлежность обоих к одной и той же религиозной группе наводит на мысль, что между ними не только биологическое, но и духовное родство.

Зигзаги биографии Мэла Гибсона тоже были запущены в дело. В молодости он, как стали внушать публике, ни в бога, ни в черта не верил, пьянствовал, злоупотреблял наркотиками, словом, немало покуролесил.

Довел себя почти до самоубийства – уже готов был выпрыгнуть из какого-то очень высокого окна. Но вместо этого «впрыгнул» в твердокаменный католицизм, в котором и нашел спасение – и в земном, и в небесном смысле этого слова. То есть спасенный стал автором фильма о спасителе!

Ну, и самым гениальным ходом было то, что в нужный момент один из сопродюсеров фильма Стив МакЭвити привез картину в Ватикан, а затем сообщил интервьюеру о личном одобрении ее Папой римским: «Все так и было» («It is as it was»). Понятно, что эта благая весть многоголосым эхом отозвалась во всей мировой прессе, воздействуя на массовое сознание не только католиков. Не сразу было замечено, что по поводу поднятой шумихи Ватикан хранит тягостное молчание. А потом оно было прервано: архиепископ Станислав Дзивич, самый близкий Папе человек, который проводит с ним больше времени, чем кто-либо другой, и именно поэтому никогда не дает интервью, разомкнул уста, чтобы сообщить: «Святой Отец никому не высказывал свое мнение об этом фильме». А следом пошли толки о том, что Папа все-таки свое одобрительное слово сказал, но, убоявшись слишком громкого резонанса, впоследствии от него отказался. Что ж, и такая версия имеет право на существование. Апостол Петр трижды отрекся от Иисуса, так почему не отречься и Римскому первосвященнику?

Понятно, что скандального интереса к фильму все это только прибавило: одобрение Папы римского, как и его неодобрение, отзываясь в мировой прессе, имеет один и тот же чудодейственный эффект: превращает кровь Иисуса Христа в золотой дождь.

Иуда предал Христа за вонючие тридцать серебреников. Продешевил парнишка! Только и оставалось ему удавиться. Проклят Иуда Искариот во веки веков, хотя перед смертью успел покаяться.

За Мэла Гибсона в этом плане можно не беспокоиться. Триста миллионов не пахнут, и каяться он не будет. Когда кто-то высказался в том духе, что «Страсти Христовы» могут пошатнуть его положение в Голливуде, Гибсон ответил:

«Я думал об этом. И, честно говоря… хотите услышать правду? Е-ть я все это хотел. Вот вся правда. Мне наплевать. И я вам говорю именно то, что думаю».

* * *

Пока писалась эта статья, появились новые оценки финансового успеха «Страстей Христовых». Кровь Иисуса Христа принесет Мэлу Гибсону 350 млн долларов чистой прибыли.

1 Интересно, что эта странная реплика «народа», как и «умывание» рук Пилатом, отсутствует в трех других Евангелиях.

2 Это убедительно показывает Хайам Маккоби.

«ЕВРЕЙСКОЕ СЛОВО», №17 (190), 2004 г.
{http://www.e-slovo.ru}